съесть, хотя это мое любимое блюдо. Боже, если это не любовь, то я не знаю, что тогда это такое. Обычно я бы убил за крем-брюле.
Все, как потом сказала Элис, было идеально. А потом я опустился на одно колено на крошечной боковой улочке, усыпанной миллионами волшебных огней (я даже выбрал это место, разведав его заранее) и попросил ее выйти за меня замуж. Она сказала «да» еще до того, как я достал кольцо из коробки. А потом я поцеловал ее, и она позвонила своим родителям, когда мы шли домой, разбудив ранним утром в их аккуратном георгианском доме в Суррее. Они были в восторге и изобразили удивление. И если в ту ночь я забрался в постель со смутным чувством беспокойства, что ж, я сказал себе, что это, вероятно, несварение желудка. Трещины уже были, незаметно распространяясь. Думаю, я просто надеялся, что если буду достаточно стараться, то смогу снова все наладить.
Прошло всего несколько недель после этого предложения, когда я сказал Элис, что мне предложили работу. Боже, она была так разочарована во мне. Это был первый раз, когда я увидел ее с этой стороны. Она все это время подшучивала надо мной, надеясь, что я возьму себя в руки и перестану испытывать что-то вроде кризиса третьего десятка.
— А ты не можешь просто заняться волонтерской работой или пожертвовать немного денег на благотворительность? — спросила она, пытаясь отмахнуться.
— Не могу, это не так просто, — ответил я.
— Тебе не обязательно компенсировать смерть своего отца, отказываясь от своей жизни и становиться медбратом, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. Помню, как положил руки на стол, посмотрел на них сверху вниз и подумал, не нужен ли ей просто шанс осмыслить эту идею и привыкнуть к ней.
— Дело не в этом. Я хочу делать что-то, что сделает мир чуточку лучше. Я хочу работать с людьми.
— Тогда почему бы тебе не выучиться на врача? По крайней мере, это… — она сделала паузу, и невысказанные слова повисли в воздухе.
— Потому что я не хочу быть врачом, вот почему.
— Но ты бы получал, по крайней мере, половину приличной зарплаты, — ей едва удавалось скрыть, насколько она сердита.
Но эта мысль не давала мне покоя с тех долгих недель, которые мы провели в больнице с папой. Это не оставляло меня в покое. Я хотел стать медбратом. Я собирался стать медбратом. И если Элис не сможет принять это сейчас, что ж, в конце концов она справится с этим.
Прошли недели, а Элис ничего не говорила о моих планах, теперь ясно, что она надеялась, что все пройдет само собой. Иногда она отпускала мне странные колкие замечания по поводу игры в медсестер, но в остальном вела себя как обычно. Это было немного странно, если оглянуться назад.
Когда стало ясно, что идея никуда не денется, особенно после того, как я принял предложение о месте на курсе, она начала скидывать все возражения, какие только есть на этом свете. Смена карьеры превратила бы нашу идеально упорядоченную жизнь в хаос, сказала она. Она поднимала шум по поводу рождения детей и ясно дала понять, что этого ни за что не произошло бы, если бы я зарабатывал зарплату медбрата. Мы не смогли бы продолжать платить за аренду нашего милого маленького домика в Сток-Ньюингтоне, если бы я не зарабатывал достаточно. Она стала вечно орущей и злой, крича на меня, что я подвергаю опасности ее будущее только потому, что у меня какой-то там кризис. И в отношениях, которые казались столь прочными, медленно, но неумолимо начали появляться крошечные трещинки, которые вскоре превратились в зияющие огромные пропасти.
Единственное, что я знаю, так это то, что я не виню Элис. В каком-то смысле я почти чувствовал, что заманил ее на помолвку под надуманным предлогом. Она купилась на определенный образ жизни, как и на отношения, а потом я решил, из-за того, что казалось ей капризом, отказаться от этого образа жизни.
Я сворачиваю за угол на Олбани-роуд, все еще погруженный в свои мысли.
— Привет, — говорит Бекки, открывая дверь дома.
У меня в голове крутились все эти мысли, и мне нужно принять душ, собраться с мыслями, попытаться все их стереть. Боже, как я ненавижу этот чертов День Святого Валентина.
Не знаю, как и почему я оказываюсь наверху, в своей комнате, роюсь в скомканных носках и мятых боксерах, протягиваю руку прямо к задней стенке, пока моя рука не находит маленькую, прочную коробку. Вот оно — осязаемое напоминание о жизни, которую я оставил позади. И когда я смотрю на свое отражение в зеркале, я понимаю, что выгляжу измотанным. Кроме того, мне действительно нужно подстричься. Я потираю лицо обеими руками, прежде чем широко зевнуть. Что мне действительно нужно, так это хорошенько выспаться этой ночью.
Пару часов спустя мы все развалились на диванах, так объевшись пиццей «Доминос», что едва можем пошевелиться. Роба с нами, конечно, нет — День Святого Валентина один из главных праздников в ресторанном бизнесе, и такие люди, как мы с Элис в прошлом году, поддерживают их бизнес.
— Боже мой, — говорит Бекки, потирая живот, как будто она на шестом месяце беременности. — Клянусь, у меня будет крошка-пицца.
— Я больше никогда не буду есть пиццу, — Джесс наклоняется вперед и берет кусочек гавайской из картонной коробки. — Имею в виду, после этого кусочка. Это мое последнее «прощай».
— Ананас в пицце просто отвратителен, — говорит Эмма, глядя на Бекки в поисках поддержки.
Джесс откидывается на спинку дивана и делает очень большой укус, чтобы доказать, что она неправа, заставляя нас всех рассмеяться. Я наблюдаю, как она поджимает под себя свои длинные ноги, удобно устроившись на огромных мягких диванных подушках. А затем, осознав, что делаю, я отвожу взгляд. Она задумчиво смотрит на пиццу:
— Ананас — самая вкусная часть.
— Ты такая отвратительная, — говорит Эмма, проходя через комнату за еще одной бутылкой красного вина. — Кто-нибудь хочет выпить?
— Я с Джесс. «Команда Ананасов» навсегда.
Беру кусочек пиццы в знак солидарности с Джесс. Потянувшись через стол, она протягивает руку, чтобы дать мне пять, а затем посылает мне луч благодарности.
Двое других издают общий стон отвращения. Джесс искоса смотрит на меня и дерзко, заговорщицки улыбается, прежде чем снять с запястья резинку для волос и, как я много раз видел, как она делала это раньше по привычке, когда мы гуляли по Лондону во время наших экскурсионных поездок, закручивает свои длинные темные
