Книга Убить Гиппократа - Елена Сазанович

загонять себя в угол. Подозрительностью и недоверием. В конце концов, это моя работа, это моя больница. И это мои коллеги! И что эта девчонка себе вообразила? Какое она имеет право? Маленькая негодница! Маленькое чудовище с чудовищным именем. Только вообразить такое – Яга! Может, это вообще ее происки? Настроить меня против своей больницы, против своих коллег! Против замечательных врачей! Против моего лучшего и единственного друга со студенческой скамьи! С которым мы давали клятву Гиппократа. Не кого-нибудь, а Гиппократа! А я, как последний дурак, поддался! Уму непостижимо! Я совершил преступление! Против себя, своего отца, Чехова и Гиппократа! Против – в конце концов – самой благородной профессии на свете! На земле врачи – наместники Бога. Так, кажется, говорил мой отец. И был тысячу раз прав. А я поверил не ему! А этому маленькому чудовищу. С чудовищным именем. Проще говоря, я поверил Бабе-яге. Надо срочно с ней поговорить!..

Я ворвался к ней в палату. Буквально ворвался. Все было написано у меня на лице. Можно было ничего и не говорить. Не кричать. Не размахивать руками. И не топать ногами. У меня на лице все было написано. И она все легко прочитала. И закрыла лицо руками. Вот еще одна ложь. Закрыть лицо руками, чтобы не видели слез. Я не поверил в слезы. Я легко оторвал ее руки от лица. Слез не было. Конечно, я так и знал. Никаких слез. Но отчаяние все-таки было. И я слегка смутился.

– Я поняла. Можете не объяснять. Вы ничего не нашли. Все живы-здоровы. Вы узнали, чем они дышат. Вернее, что они просто дышат. – Она проговорила это на одном дыхании, тяжело дыша.

Теперь пришла моя очередь закрыть лицо руками. Не потому, что я готов был заплакать. Просто так я успокаивал головную боль, слегка надавливая пальцами на веки.

– В общем, не все.

Я буквально выдавил из себя эти слова. И оторвал руки от лица. Яга пристально смотрела на меня.

– Да не смотри так на меня! Еще порадуешься чужой смерти, чтобы убедиться в своей дурацкой теории! Да, один умер! Да! Черт побери, но ведь это ничего не значит! Ни черта! В больницах умирают десятки людей. И это не значит, не значит, что их убивают! Люди у-ми-ра-ют! Понимаешь! Сами! Иначе бы давно было придумано средство для бессмертия! Но жизнь умнее и логичнее всяких идиотских теорий. Умнее и логичнее бессмертия! И, как ни странно, именно поэтому и существуют и смерть, и болезни. А еще – аварии, катастрофы, наводнения! Это жизнь! Где еще есть разводы, предательство, ненависть, боль! Или это тоже все выдумки? И злодеи-синоптики нам посылают природные катаклизмы? А солнце-злодейка – пожары? А зима-злодейка – заносы, гололед и сосульки? А летчики-злодеи разбивают самолеты? А…

– Можешь дальше не продолжать. Я тебя поняла. А ты меня – нет. Когда мне можно выписаться?

– Завтра утром.

И я, как мальчишка, выскочил из палаты. Изо всей силы хлопнув дверью. Но сильно не получилось. Двери у нас закрывались мягко, медленно. Лис их специально выписал из Швейцарии. За бешеные деньги. Чтобы лишний раз не тревожить больных. И как Лис, мой дружище Лис, выписывающий из Швейцарии бесшумные двери, мог вдруг оказаться убийцей? Нет, убейте меня – не могу поверить. Или сам в конце концов кого-нибудь убью. И я даже догадывался – кого.

Дома я сидел, тупо уставившись в чашку остывшего чая. Она была не из гжели. Эту гжель – ко всем чертям! … Даже уже не на помойку, а черт знает куда. Рядом лежал мой сумасшедший пес и тихонько подвывал в такт моим мыслям. А мысли прыгали, плясали, куражились. Или это куражился надо мной мой сумасшедший пес? Единственное живое существо, которое я действительно обожал. Ах да, еще был Лис. Но мы с ним дружили. Это другое. Со своим псом я не очень дружил. Мы ругались, скалились друг на друга, рычали. В общем, портили друг другу нервы. Но мы обожали друг друга.

Я потрепал его по загривку.

– Да, Вражок. Да-да. Я тебя тоже.

Я вылил чашку с нетронутым чаем в раковину. И вскоре уже сидел с рюмкой водки. Рюмка тоже была не из гжели. И я очень об этом пожалел. Хотя, наверное, гжельских рюмок не бывает. Гжельские рюмки – это оскорбление. Для гжели. Или для тех, кто ее придумал.

Я обвел взглядом свою квартиру. Белые стены. Минимум мебели. Минимум вещей. Мне она не нравилась. И только книги… Которые я еще не выкинул. И за это себя еще уважал. Только это не давало свести мои мысли к минимуму. И принять, как и все, стиль минимализма. Минимум вещей, минимум сердца, минимум дружбы и минимум любви. Минимум Родины. Хотя в минимуме действительно живется легче. Я это и не отрицал. И дал себе слово, если уйду из профессии (мне уже этого хотелось), то непременно посвящу свою жизнь искусству дизайна. Чтобы придумать (или возродить) стиль максимализма. Максимум салфеточек, статуэточек, максимум книжных полок и музыкальных инструментов. Максимум души. Максимум любви и максимум дружбы! И максимум Родины… Да здравствует стиль максимализма!!!

После третьей рюмки я гнусаво запел. Во весь голос:

Мальчик с нашей улицы с девочкой играл,

На асфальте крестики мелом рисовал…

Крестики-нолики – детская игра!

Пара-ра-ра-рарушеньки-па-ра-ра-ра-ра…

Итак – нолики. Я стал лихорадочно набирать телефонные номера «ноликов». По очереди. Все они были живы-здоровы. Другого я и не ожидал.

– Крестики-нолики… Где же мои плюсики? Детская игра, – еще более гнусаво пропел я.

После четвертой рюмки уже дрожащей рукой набрал номер «плюсика» – авиаконструктора Аргунова. Я знал, что он умер. Иначе и не бывает. Злокачественная опухоль легкого. Судя по диагнозу – шансов никаких. Неоперируемый. Бесполезно. Хотя операцию все же сделали. Три года назад. Возможно, настаивали родственники или он сам?.. И что я хотел узнать у его родственников? И зачем? Такую опухоль придумать нельзя. И спасения от нее не придумаешь…

После недолгого разговора я осторожно опустил трубку на рычаг. Мои руки буквально тряслись. Аргунов, по словам родственников, был жив-здоров. Прекрасно себя чувствовал. Его жена заявила, что это чудо. Но разве в медицине не бывает чудес? Как и в природе. Я уже ничего не понимал. И налил пятую рюмку.

– Итак, нолики-плюсики, детская игра… Что там еще? Ах да, крестики, конечно, крестики, – уже не пел, а бормотал я.

И позвонил еще одному «крестику» – детскому врачу Агафьеву. Он уж точно умер. Так написано в