обратить его в золото»[312].
На практике декларируемое право на размен обернулось фикцией. Обменять банкноты на золотую монету было крайне затруднительно, даже, скорее, невозможно. Что касается вывоза золота, то из-за угрозы утраты груза в результате действия немецких подводных лодок страхование этой операции, в случае ее коммерческого характера, стало столь дорогим, что утрачивало всякий практический смысл. В результате прекратился отпуск золота даже на зубное протезирование, хотя многие раненые английские военнослужащие в этом остро нуждались. Реальность жизни и деловая практика сильно отличались от провозглашаемого принципа сохранения свободы размена.
Надо признать, что власти союзных стран действовали в отношении своих толстосумов и аристократов куда как более жестко, чем царское правительство. В Париже и Лондоне вполне справедливо полагали, что тяготы военного времени должны нести все классы и сословия. Конечно, на деле это выходило больше на словах. Но все же…
«Сегодня я должен был обедать у Эдмонда де-Ротшильда[313] в его вилле в Булонь сюр Сен[314]; свидание состоялось вместо того в Париже, так как все его лошади и автомобили были реквизированы», — записал уже в первый день войны в своем дневнике британский посол во Франции Фрэнсис Берти[315].
Можно ли себе представить, чтобы у крупнейшего российского банкира в первый же день войны отняли все его транспортные средства? А вот во Франции не считались ни с чем и ни с кем. Даже с представителем могущественного банкирского клана Ротшильдов, столь известным общественным деятелем, как барон Эдмонд де Ротшильд. Для нас же интересен тот факт, что именно с представителем банковского клана, а не с военными встречался тогда посол Великобритании — главной союзницы Франции. Запомним этот факт.
Глава 4. Конференция в Париже
Леонид Красин — стремительный и порывистый — вошел в комнату. Он был именно такой, каким его себе и представлял Ллойд-Джордж по фотографиям и рассказам людей, хорошо его знавших. Это их первая личная встреча: на календаре 31 мая 1920 г.
«Вот, — подумалось в тот момент Ллойд-Джорджу, — прошло столько времени, в России уж несколько лет как нет царя и правит шайка политических авантюристов-большевиков, но авантюристов, надо признать, удачливых и даже, видимо, вполне компетентных, раз им удалось удержаться у власти в такой огромной стране, несмотря на войну и все наши усилия их свергнуть, а дороги все равно ведут русских в Лондон. Ничего не изменилось: они вновь здесь, и им вновь нужна помощь — Красин приехал за деньгами. И готов предложить золото. Да, снова золото».
Ллойд-Джордж даже слегка улыбнулся в этот миг: он был доволен собой. Все, чего он так ждал, стало реальностью: непримиримые революционеры пришли к своим смертельным врагам-капиталистам на поклон. Он всегда верил, что этот момент наступит. И он наступил. Конечно, это еще не публичный триумф, но в душе Ллойд-Джордж ликовал: проблемы, его личные, а сейчас он думал только о них, решались сами собой. Он твердо знал: где золото, там и деньги, его деньги, его персональная добыча, заслуженный трофей, а они сейчас ему очень нужны.
И тут он вспомнил, как в первый раз встретился с Барком. Нет, не так, как сегодня с Красиным. Они впервые встретились вдвоем, без свидетелей (на людях виделись и раньше), когда он без приглашения и предупреждения постучал в дверь гостиничного номера в Париже, где жил русский министр финансов. К тому моменту Ллойд-Джордж уже понял: он будет управлять этим человеком. Красин ему тоже в первый же миг понравился, стал симпатичен. Удастся ли подружиться и с ним? И чем этот большевик, ниспровергатель устоев, отличается от Барка — полного и слегка расплывчатого чинуши, у которого на лбу написано, что он рожден для того, чтобы им манипулировали такие, как он, Ллойд-Джордж? Все эти мысли за неуловимое для человеческого глаза изменение мимики пронеслись у него в голове вспышкой молнии, и это было сравнимо даже со своего рода озарением. Но об этом он подумает позже.
А сейчас надо работать. И Ллойд-Джордж первым протянул руку Красину…
Премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд-Джордж. [Из открытых источников]
Не знаю, думал ли именно так этот великий политик в тот день. Но вполне допускаю, что мог. Не мог он про себя не сравнивать двух столь разных людей, как Барк и Красин. Это очевидно. Но оба, пусть и в разных политических и жизненных условиях, решали одну задачу — помогали выжить своей стране и правящим режимам. Страна у них была вроде бы одна, хотя и совсем иная, а вот уж режимы разные — империя и республика, хоть и назывались кратко одним и тем же словом — Россия. А вот как они ей служили — это уже две истории или одна? Давайте попробуем разобраться…
В трансформации Барка из вполне лояльного императору царского чиновника, пусть и неординарного, но себе на уме, в разряд людей «с двойным дном» особое место принадлежит событиям Парижской конференции, начавшейся в феврале 1915 г. и пролонгировавшейся на Лондон. Именно тогда, по моему глубокому убеждению, и стартовал процесс морального перерождения Петра Львовича в человека, готового предать интересы не только собственного, возвысившего его до заоблачных высот административной пирамиды империи, монарха, но и родины и народов России в целом.
Инициатором созыва конференции представителей «трех великих держав» выступил канцлер Казначейства Ллойд-Джордж. «Я со своей стороны вполне присоединился к мнению, — вспоминает Барк, — что словесные переговоры между руководителями финансовых ведомств трех великих держав, вовлеченных в войну, могут гораздо скорее и лучше выяснить все финансовые задачи, связанные с войной, и привести к более быстрому решению неотложных вопросов, чем подробная телеграфная переписка между союзниками, которая всегда оставляет много недосказанного»[316].
Но тут у Барка и Ллойд-Джорджа явно расхождения в исчислениях. Британский канцлер вряд ли имел в виду именно «три» великие державы: он их насчитывал только две — Великобританию и Францию. Ибо в переписке между Лондоном и Парижем речь шла лишь о таком порядке. А как же Россия? Вот здесь сложный вопрос. Ллойд-Джордж был готов вести речь об оказании «помощи другим, кроме Франции и Англии, союзным с нами странам»[317]. Как ни крути, а России в перечне «равных» и «великих» нет. Желание войти в круг избранных — не более чем амбиции и «хотелки» самого Барка: его с самого начала на Западе не видели в избранном дуэте равных. А отсюда и начало всех проблем. Ну и, определенно, вот это упоминание
