взрослый уже! – и горько зарыдал.
Петр Петрович сразу повез сироту к себе в имение. Из той поездки Саша ничегошеньки не запомнил, кроме большой головы лошади, тяжело дышавшей так, что из широко раскрытых ноздрей ее вырывался со свистом и шумом мокрый воздух. В имение приехали поздно, Саша уже спал, утомившись от долгой дороги, и Петр Петрович внес своего новообретённого племянника на руках. Саша приоткрыл на секунду глаза и увидел незнакомую женщину, одетую по-домашнему и маленькую девочку, не старше его.
– Кто это, папа? – спросила она у Петра Петровича удивленно, а тот, даже не запыхавшись под тяжестью девятилетнего Саши, ответил:
– Брат твой, Александра! Брат и тезка!
Вот так судьба первый раз повернулась к Саше Малышеву лицом, повезло ему. Брат Василий, которого бабка увезла в столицу, через год заболел и помер, а Саша, наоборот, окреп на налитых солнцем Полтавской губернии овощах и фруктах. Петр Петрович жил богато. Не тратил лишнего, но и не жалел денег ни на устройство жизни, ни на содержание семьи. Саша вырос, вытянулся за одно лето, перегнал наконец-то по росту кузину, а то, что такое, ниже девчонки быть! Они были с Александрой ровесниками, потому учитель, приезжавший в имение каждый день в коляске, запряжённой рыжей лошадкой, из той самой сказочной Диканьки, воспетой Гоголем, учил их обоих. Петр Петрович интересовался успехами племянника не меньше, чем дочериными, а то и больше.
Однажды, в японскую войну, получил Петр Петрович письмо. Он их много получал, вел дела по всей империи, да и за границей тоже, но то были письма деловые, и к Саше не имевшие никакого отношения, а это, полученное холодным осенним днем, имело.
Саша старался по возможности подслушивать разговоры взрослых, если получалось, конечно. Дело это было рисковое, понятно, но поделать он с собой ничего не мог. Казалось ему, что Петр Петрович с супругой обязательно что-то о нем говорят за его спиной и в тот день его опасения подтвердились. Вначале он не сообразил, что такое, когда Петр Петрович, взяв лишь одно письмо из всех, полученных с последней почтой, вышел из библиотеки и направился в покои супруги. Елизавета Семеновна хотя и была Сашиной тетей, но не испытывала к кровному племеннику абсолютно никаких теплых чувств.
Он дал возможность жене письмо дочитать, и только потом сказал:
– Надо ему рассказать об этом как-то нежно, все-таки отец.
Елизавету Семеновну Саша видеть не мог, но по голосу услышал, что та отнеслась к предложению мужа скептически:
– Ой, да он и не помнит его, пожалуй. Он кузину мою бросил, когда младший только родился.
И Саша сразу понял, что речь о его отце.
– Но зато теперь можно будет отдать его в кадеты, – продолжила тетушка, – раз отец погиб за царя и отечество.
Саша плакать не стал. Не подслушивая под дверями, ни позже, когда Петр Петрович изо всех сил постарался сообщить ему печальную новость нежно, как он выразился.
«Не сердце, а камень», обсудили это на кухне слуги. Петр Петрович в кадеты его не отдал, хотя Саша был бы и не против, сказал, что это не для него карьера:
– Глупость это! Карьера военного не для тебя, поверь.
Саша спорить не стал, даже злорадно радовался, что вышло все не по теткиному, так ей, ведьме и надо.
На следующее лето Петр Петрович перевез семью из имения в Киев. Понятно было, что из-за него, из-за Саши, хотя всем и было объявлено, что и Александра тоже пойдет учиться, в Фундуклеевскую гимназию, хотя окончательно это еще не было решено. А Саша держал экзамен в Первую мужскую и выдержал блестяще. Петр Петрович был горд до невозможности, вроде бы сам поступил, а не племянник. Поехали всей семьей в кондитерскую, отпраздновать. Саша уже бы и не вспомнил в какую, помнил, что было у нее французское название, а пирожное ему купили белое и воздушное, и лимонад. Осталось навсегда в памяти ощущение праздника, гордый его дядя, тетушка с вечными своими нюхательными солями и недовольным лицом, и Александра, в новом, розовом платье с лентами. Она тоже пошла учиться в гимназию, но позже, через год.
Славные это были времена! Дружки его гимназические, компаньоны по мальчишеским шалостям: Егорьевский, сын фабриканта, и Просов, сын сахарозаводчика.
– Позвольте, Малышев, но вы же дворянского звания, – отчитывал его директор, – найдите себе компанию равных.
Ага, много он понимал! Малышева, не смотря на происхождения, в свой круг те, кого директор считал ему ровней, не принимали. В гимназии все про всех знали, и про Петра Петровича, благодетеля, тоже узнали, наверняка. Ну и ладно! Зато Егорьевский и Просов хотя и простые ребята, зато дружбой с ним дорожили, да что дорожили! В рот заглядывали! Каждое слово ловили! Эх, веселые были время! Где вы, верные оруженосцы Малышева? Просов разбился в восемнадцатом. Выпал из пролетки по пути к веселым девицам. В его стиле такая смерть. Егорьевский сбежал сразу, как только в стране запахло жаренным, это тоже по его характеру поступок. А Малышев тут, завис между прошлым и будущем, между небом и землей, оказался и не на Западе и не на Востоке.
– Ваше благородие, просыпайтесь!
– Да не сплю я, не сплю!
Потому что не сон это, а явь.
Когда судьба Малышева первый раз дала осечку? Все же у него гладко шло! Лучше, чем могло бы быть. Он позже узнал, что отец его, наделав долгов, сбежал от матери и жил с другой семьей. Вот так и выяснилось почему они с Васей стали «сиротками». Повезло ему с Петром Петровичем, ой как повезло. Он простил ему даже совершенную глупость, чуть не стоившую всего будущего: Малышев с дружками своими гимназическими закрыли однажды классного надзирателя в кабинете, подперли стулом дверь и тому пришлось выпрыгивать из окна на виду у всех. Хотя это и была распространённая забава в те годы, но только такие выходки прощали далеко не всем. Всех троих отстранили и висел над ними дамоклов меч отчисления. Саша метался, не зная, как выйти из ситуации. Петр Петрович был в то время в Москве, его вызвали срочно в Киев, но пока он вернулся, Просов старший, спасая сынка, спас их всех – и историю замяли. Петр Петрович не ругал Сашу, сказал только:
– В этот раз тебе повезло, – и как сглазил!
Когда Саша окончил гимназию, неожиданно Петр Петрович увез семью в Москву, оставив его самого в Киеве.
– Я понимаю, дорогой племянник, что тебе может показаться мое предложение даже в чем-то оскорбительным, – сказал он, –
