свою постель?
Но вернемся к парню.
В беседе со мной выяснилось, что речь идет не о болезни, которая толкнула его на эту опасную попытку уйти из жизни (а была ли она, эта попытка? Никаких документов на этот счет не имелось), а какая-то lоve story — запутанный любовный треугольник, квадрат или ромб. А может, даже и стереоскопическая фигура — любовный октаэдр, скажем. В таких случаях, как правило, людей мы не госпитализируем. Но при парне была мама, которая требовала госпитализации, и сам юноша пассивно был с мамой согласен.
Итак, вроде и класть его не надо (очень уж похоже на какую-то манипуляцию), и не положить нельзя — выйдет от меня, царапнет иголкой по запястью — и посыплются на меня жалобы.
У нас положено в случае госпитализации ставить в известность врачей отделения — направляется такой-то в таком-то состоянии.
В отделении не обрадовались, сказали, что юношу помнят — он скрыл от меня, что пару заходов к психиатру в приемный покой он уже сделал и его никто не захотел госпитализировать. Но он тогда был без мамы и без мощной бумажки из приемного отделения центральной тель-авивской больницы. А мы кто против той больницы? Инфузории-туфельки. Мелочь пузатая.
Фоном для моего разговора с отделением был отчаянные вопли и визги — на слух отделение воспринималось как «тяжелое», то есть полное тяжелых душевнобольных, хотя считалось «открытым».
Не санаторий, а настоящий сумасшедший дом.
Погодите, сказал я отделению, чует мое сердце, он сам не захочет остаться.
Видно, парень представлял себе психиатрическую больницу в стиле «Мастера и Маргариты», где Мастер встретился с Иваном Бездомным. С солнечным бором на берегу реки — или как там было у Булгакова?
Но действительность, как известно, глубже и шире.
Короче, так оно и случилось.
Переступив порог отделения, парень немедленно захотел обратно.
Принудительно госпитализировать его закон не давал.
Я думаю, что мы нескоро увидим его снова.
Однажды в декабре
Вроде бы сегодняшнее утро — второе зимнее утро этого календарного года — ничем от вчерашнего особо не отличалось, разве что стало потеплее, на градуснике 25 градусов, погода — райская, мир выглядит как сквозь закопченное стекло, хоть на затмение сквозь него смотри, и видно, что дождя нет и не предвидится, а у нас, как известно, что зимой пролилось, то на поля летом и вылилось, и для тех, кто не знает, — дождей у нас не бывает больше чем по полгода, весь бесконечный летний период. Так что дожди нужны позарез.
За весь период «похолодания» — то есть снижения нашей жары до температуры хорошей летней погоды в средних широтах — я пару раз умудрился все-таки напялить привезенный из Италии «пинжак с карманам́ и»; при этом чувствую, что зимний свой гардероб в этой жизни мне не сносить.
Потому что у меня есть еще один пиджак. И к тому же еще и свитер.
После прошлых ночных тяжелых психиатрических битв к утру восстановиться я так и не смог — в моих снах продолжался навязчивый прием населения, и только к утру я увидел что-то приятное — свою сестру в качестве ведущей телепрограммы. Так как сестра живет в Москве, то даже во сне с ней повидаться приятно.
Утром я чувствовал себя так, как будто меня пожевал и выплюнул травоядный ящер — не злой, но безразличный жвачный зверь.
Но вдруг ко мне не пришло на прием подряд сразу несколько человек — и я раскрыл книгу и углубился в чернуху глупейшего (а может, даже наиглупейшего в моей жизни) детектива. Надо сказать, что прочитанные книги я притаскиваю к себе на работу и раздаю коллегам и пациентам, с одним условием: по возможности не возвращать прочитанное.
Детектив оказался настолько мелким, что, углубившись в него, я немедленно стукнулся о довольно каменистое дно сюжета и всплыл на поверхность.
Отложив детектив в сторону, я подумал (не в первый раз на эту тему): отчего это я пишу только о плохом — о том, как обидели юродивого (простите, меня в качестве доктора), отняли не копеечку, а пару часов драгоценной жизни, а часы эти мне никто, никогда, ни за что не вернет.
И я решил написать о чем-нибудь светлом и положительном.
О том, что у меня много пациентов милых и хороших, о том, что у меня с ними замечательные отношения, о том, что если человек мне не хамит, а улыбается, то для него я готов из кожи вон…
Но ведь это же естественно, поэтому читать об этом скучно.
Видно, не быть мне соцреалистом — мое фельетонное начало пробивается сквозь розовую карамельность историй с хорошим концом.
Ну вот — судите сами.
Есть у меня не старый, а даже старинный пациент — стареем и седеем мы с ним потихоньку вместе. Существует такая негласная категория среди психиатров «хороший “наш” больной» — так обычно говорят о хроническом пациенте, как правило, беспомощном в быту, который следует всем предписаниям врача, а при обострениях приходит сам.
Вот к таким больным и относится Ави — тихий, молчаливый и очень религиозный.
Впрочем, как ему не быть религиозным, если с ним практически постоянно говорит Б-г и дает ему разные поручения. Последние годы Б-г велит ему быть Машиахом (Мессией), а до этого настойчиво требовал от Ави сурово карать всех, не выполняющих Его заветы. Он и карал.
В результате тюрьма была заменена на психиатрическую больницу, и оттуда Ави выписался на принудительное психиатрическое лечение в поликлинике — был в его жизни и такой эпизод.
Но под влиянием моего лечения голос Всевышнего приумолк и стал слышен реже и тише. Ави даже немного огорчался по этому поводу.
Как каждый соблюдающий заповеди (мицвот) еврей, Ави должен был жениться, и давно. Я бы сказал, что он уже немного староват для первого брака — ему 51 год. Хотя есть у меня коллега его же лет, всё еще упорно считающий себя недостаточно социально зрелым для брака.
И вот как-то Ави сообщил мне, что он женился.
Информация влетела мне в одно ухо, безнадежно ища насеста, покружилась в голове и благополучно вылетела в другое. Прошло несколько дней, а может, пара недель.
Идет обычный рабочий день, и вдруг из коридора раздается дикий вопль. Или визг. Мое тогдашнее медучреждение сравнимо было по своим размерам разве что с домом соратника Чипполино — одноэтажкой кума Тыквы, и звукоизоляция соответствовала размеру помещения.
Когда-то нашего сына — ему было тогда года три-четыре
