торчит рядом.
– Ты это как сумел? – сказал Ляхов, подходя к двери.
– А я того… Не сильно, ваше высокбродь. На самый кончик решил насадить. Мне ж потом самому носить, – подмигнул Плетнев.
– Ну, сукин сын, забирай! Адъютант! Погоны подъесаула сюда. Живо.
…Штаб-ротмистра Вихляева привлек разговор пластунов, отдыхавших у поставленной на ребро телеги. Он бесшумно приблизился.
– Моя Евсеюшка ох как любит, шоб я ей крыльца на спине ласкал да целовал. Вот как-то я ее переворачиваю на живот, ласкаю крыльца, а сам на валики ее загляделся. Ух, и валики у ей! Белы, как сахар, бархатны, не натрогаишься. А меж ыми ущельина така темнеет, ажно дух перехватывает. Ну, глядел я так, да не вытерпел и как прям туды… Говорю ей, прости, Евсеюшка, дурака окаянного. Во баба как героическа. Так вот чего я добавлю сюды. Судьба показывает, чья баба крепче любит, тот живым и вертается.
– Отставить! – Штаб-ротмистр перегнулся через ребро телеги. – Фамилия? Звание?
– Хорунжий второго полка Федька Свистунов, ваше высокбродь.
– Хватит свистеть, Свистунов. Выходить строиться! Ваше превосходительство! – обратился к командующему Вихляев. – Сколько у нас времени на сборы?
– Два часа, штаб-ротмистр. К сожалению, больше дать не могу. Чем дальше уйдут отступающие турки, тем сложнее вам будет создавать убедительность легенды.
– Разрешите выполнять?
– Да. И вот что, Алеша. – Командующий подошел близко к Вихляеву и положил свою руку ему на плечо. – Если хотите написать письмо близким, то я возьму на свой личный контроль его доставку по адресату.
– Благодарю, ваше превосходительство!
Кубанские пластуны построились, держа в поводе своих боевых коней. Лохматые папахи, черные бурки. Из-за казачьих плеч умными глазами смотрели лошади, тоже готовые к перекличке.
– Лыткарин! – начал штаб-ротмистр.
– Я.
И конь за плечом вхрапнул, мотнув тяжелой головой.
– Свистунов!
– Я.
Ляхов отошел в сторону, чтобы не мешать новому командиру знакомиться с личным составом. На сердце генерала щемило, аж захотелось расстегнуть высокий ворот. Едва сдержался. Вихляев напомнил ему друга боевой молодости. О, как страшно было нести его матери весть о гибели сына! Куда страшнее, чем с шашкой идти в бой. Да нет, когда уже завертелась в пляске смерть, тогда уже боязни никакой. Поджилки погуливают накануне. Да еще и сна нет, как назло. Тут бы силы поднабрать, а он, леший задери, не идет, и все. Но это по молодости. В зрелости все наоборот: перед боем на сон расходуешь два-три часа. Остальное время – на проверку и доводку оружия. И выходишь слегка невыспавшийся и чуть даже вяловатый, но так лучше, поскольку меньше расходуются эмоции, которые нужны при рубке, а не на ночлеге.
Штаб-ротмистр шел вдоль строя. Рядом генерал-поручик Черкашин.
– Вооружение: маузер, оснащенный прикладом, шашка, кинжал, связка из пяти гранат, немецкая винтовка. Плюс у каждого есть что-то свое особое. Плетнев, к примеру, метальщик ножа. Свистунов кулаком домину каменную развалит. Лыткарин лошадей и прочий скот уводит из-под любого носа похлеще самого ловкого цыгана. Давеча целый табун спер у казаков Юденича, ну на спор, конечно. Еле потом уберегли, а то б на лоскуты пошел. Вот Зымаев, тот у нас по женской части. Красавец. Донжуан по необходимости. Невесту может со свадьбы уболтать. Все бабы восточные на него с вожделением глядят и становятся его информаторшами, даже жены вождей ихних. Это я лично в Азии наблюдал. Колесников – стрелок от Бога. Пулей с тысячи шагов карту игральную выбивает. Карманов – дозорный. Зрение, как у орла, нюх собачий, а слух волчий. Вибрации земли улавливает и безошибочно говорит, кто идет и сколько: пеших, конных и с каким оружием. Жигулин – умеет змеей ползать. И так маскироваться может, и сливаться с природными элементами, что будешь в упор смотреть, а не увидишь. Разведчик хитрее самого сатаны и осторожнее лисицы.
– Всего семь человек, – произнес штаб-ротмистр.
– Да. Но каждый стоит сотни.
– Хорошо, – кивнул Вихляев и скомандовал: – Группа! Равняйсь! Смирно! Слушай мою команду. Сейчас вам выдадут турецкую форму. В нее будет необходимо переодеться и принять облик вражеского солдата.
– Это что ж, ваше высокбродь, тело христианское поганить? Как я таким своей Евсейке скажусь потом?
– Свистунов, никто вам обрезание делать не собирается. Примет вас Евсинея Спиридоновна.
– Глянь, ужо знает, как и бабу мою зовут! – возгордился казак. – Ваше высокбродь, а как по-турецки будет «бабьи сиськи»?
– Memesi.
– Ишь ты, сколь ласково. А может, они и сучества неплохие, эти турки, – подхватил Плетнев.
– А вы ему сделайте обрезание. Не то у него никак псинки не завянуть! – засмеялся Зымаев.
– Псинки? – спросил штаб-ротмистр.
Помог генерал-лейтенант Черкашин:
– Появилась такая новая ягода, господин штаб-ротмистр, томат называется, или еще помидор. Так в простом народе эту ягоду псинками называют.
– А почему они должны завянуть?
– Да этт… ну их… выражение такое придумали, одним словом. А чего, к чему? Бес их ведает. Простой народ, сами знаете, без толмача иной раз и не поймешь.
– Подождите. Так это они мужские тестикулы помидорами называют! Ха-ха-х! – Вихляев от души расхохотался.
– Ваше высокбродь, ты ему обрезание сделай! – Свистунов ткнул пальцем на Зымаева. – Для маскировки пригодится. Он ведь у нас шибко любит по ихним хамам хожить. Да и бабы ихние не дураки – первым делом куды смотрят!
– Сколь ни смотрели, да не высмотрели покуда! – весело ответил Зымаев. – А ты вот по одной сопли пускаешь! Не завидуй ужо!
– Прекратить базар! – по-доброму скомадовал штаб-ротмистр. – Свистунов, у вас, говорят, кулак железный?
– Хотите спробовать? Я еще с детства, как из дому выйду, так давай то по деревцу, по стеночке кулаком стукать. Отец мой еще давно пленного привез с Японского фронту откеда-то издалека. И ни татарин, ни турок. Глазенки узкие, на башке косичка. Сам весь маленький. Но как дело до драки доходило противу мужиков местных, так дед его завсегда звал. Ух и люто тот тумаками угощал. Все его Соловьем-разбойником звали. Потом меня кое-чему подучил.
– Ну покажите! – Вихляев заинтересованно посмотрел на кулак казака. – Я занимался английским боксом. Поэтому любопытствую.
– А чего ж не показать! – Свистунов подошел к запрокинутой телеге. Чуть присел. Сделал глубокий вдох. И-я-ях! Толстая тележная доска, на которой перевозят самый тяжелый груз, брызнула щепой и лопнула в месте удара.
– Браво! – зааплодировал Вихляев. – Итак, господа казаки, у нас два часа на сборы. Ровно в двенадцать встречаемся здесь. А, да, еще: кто знает турецкий?
– Так мы ж с ымя воюем! – отозвался Плетнев.
– Я не имею в виду несколько фраз. Кто может говорить?
– Я стараюсь, ваше высокбродь, говорить на языках. Мне ж, как-никак, баб ихних охмурять! – сделал шаг вперед Зымаев.
– И без акцента желательно. – Штаб-ротмистр внимательно посмотрел.
– Командир,
