запомнивший Егора в лицо. Поиски увенчались успехом и через три дня Панкратова задержали в его родном селе Шевыревка. По итогам следствия и суда отправился убийца жандармов на сахалинскую каторгу.
А вместо неудачливого ротмистра в Саратов приехал новый глава охранного отделения — штабс-ротмистр Александр Павлович Мартынов. Москвич, но с опытом работы в столице, Мартынов согласился поехать в незнакомое ему Поволжье налаживать работу местного охранного отделения. Хотя сделавший ему протекцию при переводе в Санкт-Петербург генерал Иванов, в свое время послуживший в железнодорожном отделении Саратовской жандармерии, отговаривал его от этой должности.
— Куда? В Саратов? Поздравляю! Вас там непременно убьют! — встретив Мартынова, сразу заявил он. Разговаривали они долго. Но Мартынов жаждал настоящей сыскной работы и после беседы у начальника Департамента полиции действительного статского советника Трусевича назначение принял без колебаний.
Оставив семью в столице и известив о прибытии будущих сослуживцев телеграммой, отравленной на адрес охранного отделения, Александр Павлович отправился в дорогу, переодевшись в статский[37] костюм. С самого начала новый начальник охранного отделения решил соблюдать конспирацию и ходить без мундира, в целях предупреждения покушений со стороны местных революционеров. Забегая вперед. надо заметить, что замысел его увенчался успехом: пробыв больше пяти лет в Саратове на острие борьбы с революционерами, Мартынов остался практически неизвестным ни местному обществу, ни местным подпольным ячейкам. Перед самым отъездом из Саратова в Москву жена Мартынова приняла участие в собачьей выставке и один местный сплетник с говорящей фамилией Арапов, проявил интерес к ее собаке.
Когда полицмейстер Дьяконов сказал ему, что испанский пудель принадлежит начальнику местного охранного отделения, тот немедленно пристал к нему с просьбой представить его Мартынову. Кадет был уязвлен в самых лучших чувствах: как так могло получиться, что на протяжении пяти лет рядом с ним жил и работал главный охранник Саратова, а он даже и представления не имел, как он выглядит. Дьяконов, получив согласие самого Мартынова, на другой день издали показал его Арапову: вот он, мол, наш начальник охранки. Арапов снял шапку и перекрестился:
— Ну, вот, наконец-то сподобился!
Надо признать, Мартынов с неиссякаемой энергией и упорством рубил «гидре революции» головы: срубит голову, вырастают две-три новые; через некоторое время искоренит и эти две организации — на их месте появляются еще. Так продолжалось несколько лет, пока к тринадцатому году революционное подполье обессилело под ударами охранки и больше не воспроизводилось.
Вот только схрон с закупленным на японские деньги оружием так и лежал все это время в том месте, куда его доставили…
Наступление
Сталь хотела крови глоток.
Сталь хрипела:
«Идем на Восток!»[38]
Мы наступаем по всем направлениям, …
Нас убивают, но мы выживаем
и снова в атаку себя мы бросаем.
Наступление началось с утра, причем совершенно неожиданно. Все, конечно, знали, что скоро будут наступать и гадали только когда. Самые пройдошистые солдатики, узнававшие новости от офицерских денщиков, говорили, что начнут, как только подвезут всю артиллерию. А сейчас, по слухам, ее не хватало и ее везли по здешним дорогам. А корейские дороги… хуже их, на взгляд Анемподиста Ивановича, были только дороги в самой глубине тайги, в дичайших местах империи российской…
Кощиенко одним из первых выскочил из полуземлянки, в которой ночевало их отделение. Солнце еще только поднималось над горизонтом и утренний туман не рассеялся до конца, делая очертания предметов расплывчатыми и зыбкими. Хотелось спать. Но грохот артиллерийской пальбы, сквозь который с трудом пробивались громкие команды поручика Гришина, в один миг убивал надежды на дальнейший отдых.
— Расстрелялись, ироды, — ворчал недовольный Косой, пока они побирались в передовую траншею под грохот канонады. Так что его ворчание могли расслышать лишь двое ближайших сосоедей. Одиним из которых был Кощиенко. — Кудыть палят? В белый свет наудачу гранаты швыряют, не видно ж ни…
— Помолчал бы, Демьян. Тоже мне бомбардир-канонир нашелся, — оборвал его ворчание Анемподист. — Чай у нас не гвардейцы командуют, разбираются…
О гвардейцах он вспомнил не для красного словца. Неделю назад недавно прибывший из России батальон лейб-гвардии Семеновского полка получил приказ отбить у японцев какую-то очень важную высотку, чем-то видимо мешавшую исполнить утвержденный в верховных штабах план наступления. Батальон атаковал, как на маневрах под Красным селом, густыми цепями, шагом, идя в нога в ногу. Японцы первоначально решили, что тут какая-то хитрость и даже не сразу начали стрелять. Но стоило первой русской цепи приблизиться на расстояние примерно в четыре сотни шагов как японцы открыли ураганный огонь из всего, что способно стрелять. от винтовок и пулеметов до орудий. Японские пушки русские артиллеристы быстро заставили умолкнуть, но гвардейцам хватило и огня из стрелкового оружия. Цепи залегли, неся потери от вражеского огня.
Дважды семеновцы пытались подняться в атаку и дорваться до штыков. Но удалось им это только при третьей попытке, при поддержке огня одной из батарей новых скорострельных трехдюймовок. Бой, как рассказывали, шел ожесточенный. Разъяренные потерями семеновцы бились один против двоих, а то и троих японцев. И побеждали. С высотки японцев по итогу сбросили, но от батальона осталось не больше роты. Слухи об этом бое быстро разошлись по всей армии. Причем услышавший про это поручик Гришин произнес несколько слов по-французски и грязно выругался. После чего заявил:
— Послали бы меня с моим взводом — мы бы эту сопочку взяли без такого концерта и таких юольших потерь.
Неожиданно и эти слова разнеслись по всем частям армии. Так что теперь слово «гвардеец» или, иногда «гвардионец», по отношению к офицерам, любителям фрунта и шагистики, произносилось с иронией и осуждением.
Впрочем, они уже дошли до передовой траншеи, из которой наверх выбиралась очередная волна наступающей пехоты.
— Бегом, бегом! — орали унтера, подгоняя солдат. — Ноги выше! Не тяни, не на ярмарке!
Артиллерия стала стрелять намного реже, зато добавились залпы винтовок и пулеметные очереди.
Атака вели новым, введенным по опыту боев, порядком, волнами цепей, перебежками. Причем перебежки первой цепи осуществлялись по-взводно, под прикрытием огня остающихся на месте стрелков. Вторая цепь составляла поддержку первой, а третья и четвертая — резерв. Причем вместе с третьей цепью двигались пулеметные команды. В четвертой же цепи их полка, вместе со взводом Гришина, двигались расчеты двух небольших, вроде бы горных пушечек, на маленьких колесных лафетах и с коротким, словно игрушечным, стволом.
— Ишь ты, — успел высказать удивление Косой. — Как игрушки какие, детские…
А дальше стало
