оказался вырванным!
— Вот как нехорошо портить книжки! — с досадой заметил Ньютон.
— Но вы, наверное, помните своё доказательство? Скажите его мне на ушко, а я его потом опубликую, — предложил Сева.
Трое учёных покатились со смеху. Они долго не могли успокоиться.
— Мой дорогой Гаврош… Не знаю, как вас зовут по-настоящему, — обратился наконец Ферма к Севе. — Ведь прежде чем слушать доказательство, надо познакомиться с самой теоремой! Боюсь только, что это несколько преждевременно. Впрочем, если вам хочется, возьмите в библиотеке книжку и познакомьтесь с моей теоремой. Может быть, когда-нибудь я и раскрою вам эту тайну.
Учёные церемонно распрощались.
И мы опять пошли вперёд.
К нам приближался человек с гордой осанкой, в завитом пудреном парике. Он вёл под руку старика в маленькой круглой шапочке.
— Михайло Ломоносов, помор Архангельской губернии, — представился человек в парике, оставив в стороне своего спутника и подойдя к нам. — Сугубо счастлив видеть своих соотечественников, побывавших в превеликом царстве чисел. Числа не токмо несметну пользу, но и велику радость несут человеку… Коли́ко вы преуспели в науке арифметике? — спросил Михайло Васильевич у Севы.
— Не очень уж много, — ответил, вздохнув, Сева. — Арифметика это наука — ой-ой-ой! Никак мне не даётся. Трудная наука!
— Да, зело трудная, — ответил Ломоносов. — Небось самому приходится ума-разума набираться, книжки штудировать?
— Нет, — ответил Сева, — мы в школе учимся, у нас есть учитель.
— Ах, в школе? — удивился Ломоносов. — И всё-таки трудно? Ага, понимаю. Учиться охота, только времени нехватка. Я ведь тоже отцу помощником был, тяжёлый невод в море забрасывал да улов вытягивал. Ох, зело трудно было учиться. Да и денег на учение не было. Я понимаю вас, пытливый отрок.
— Вы ошибаетесь, Михайло Васильевич, — робко сказал Сева. — Мне не приходится невод забрасывать, я вообще ничего дома не делаю, даже за хлебом не хожу. Да и обучение у нас теперь бесплатное.
Ломоносов задумался.
— Сие мне непонятно, — сказал он. — И работать не работаете, и учитесь бесплатно, и всё ещё говорите, что трудно науку постигать. Чудно́! Ведь мне приходилось самому по книжке и грамоте и арифметике учиться, да и то, когда на это свободное время оставалось. «Арифметика» Магницкого — прекрасная книжка! Девятнадцати лет в Москву отправился. Пешим, в лаптях, с мешком за спиной! Вот как в наше время крестьянину учение-то доставалось.
— И всё-таки в ваше время, — вмешалась Таня, — учиться легче было. Ведь вы только одной арифметикой и занимались!
— Это кто же вам сказал?! — возмутился Ломоносов. — В моё время молодые учёные интересовались многими науками: и химией, и физикой, и астрономией… Пусть мой лучший друг подтвердит это! Позвольте вам представить петербургского академика Леонарда Эйлера. — Ломоносов подвёл к нам старика, стоявшего несколько в стороне.
Эйлер улыбнулся, глядя куда-то мимо нас неподвижными глазами. Тогда мы поняли, что он слепой.
— Да, — сказал Эйлер, — академик Ломоносов прав. Мы многим интересовались. Я, например, ещё у себя на родине, в Швейцарии, изучал медицину, потом физику… И только когда переехал в Россию, твёрдо посвятил себя математике. Впрочем, я увлекался и астрономией, и даже расчётами колонн. В жизни так много интересного и неизведанного, что хочется всё узнать и всё раскрыть! А Михайло Васильевич ещё и стихи писал.
— «Открылась бездна звезд полна, звезда́м числа нет, бездне дна!» — прочитал наизусть Олег.
— Приятно, что вы это помните, — сказал Ломоносов. — Кто это сказал, что наука и искусство разные вещи? По-моему, чтобы быть хорошим математиком, надо быть в душе поэтом. Как вы думаете, Софья Васильевна? — обратился он к проходившей мимо молодой обаятельной женщине.
— Вы, как всегда, правы, Михайло Васильевич, — ответила она. — Всю жизнь меня тянуло и к математике и к литературе. Я писала научные трактаты, но это не мешало мне одновременно писать романы, драмы…
— Познакомьтесь, — обратился к нам Ломоносов. — Это Софья Васильевна Ковалевская, первая русская женщина-профессор математики! Расскажите, Софья Васильевна, с чего началось ваше увлечение математикой?
— Это очень смешно, — смутилась Ковалевская, — мне неловко рассказывать. Когда я была совсем маленькой, то почему-то — не помню почему — в моей детской комнате стены вместо обоев были оклеены листами из какой-то книжки. Это оказался учебник высшей математики. Перед моими глазами всегда находились цифры, незнакомые знаки, формулы… И я, видя их ежедневно, так ими увлеклась, что решила посвятить себя математике. Так что я, можно сказать, «обойный» математик!
— Да, друзья, — сказал Ломоносов, — сейчас Софья Васильевна шутит. А сколько мучений пришлось ей когда-то вынести! Никто не хотел признавать за женщиной право учиться, а тем более учить других! Женщинам в те времена это запрещалось.
— Однако, — добавила Софья Васильевна, — мужчинам тоже приходилось не сладко. Неправда ли, Николай Иванович? — обратилась она к худощавому человеку в форменном сюртуке.
Это был казанский математик Лобачевский.
— И не говорите! — махнул рукой Лобачевский. — Мне даже вспоминать не хочется все те нелепости, которые распространяли невежды по поводу моих сочинений. Меня считали сумасшедшим!
— Но теперь вы можете торжествовать, — сказал я. — Ваши труды пользуются всемирной славой.
Лобачевский только застенчиво улыбнулся.
К нам подошёл старик с большой седой бородой. Все стоявшие рядом с нами почтительно поклонились ему.
— Пафнутий Львович Чебышёв, уроженец Калужской губернии, — представился он.
— Пафнутий Львович, — шепнул я ребятам, — в шестнадцать лет был студентом университета, а в двадцать пять защитил диссертацию.
Чебышёв слегка поморщился. Он всё слышал и тотчас же переменил разговор.
— Как прекрасно сшито ваше платье! — обратился он к Тане. — Я бы так, наверное, не сумел.
— Вы?! — удивилась Таня. — Разве вы портной?
— Конечно, портной! — засмеялся Чебышёв. — Кройка одежды — моя основная профессия.
— Это не следует понимать буквально, — сказал человек, подошедший к нам вслед за Чебышёвым. — Разрешите представиться! Меня зовут Александр Михайлович Ляпунов. Пафнутия Львовича я знаю очень хорошо — ведь я его ученик. И учился я у него не портняжному делу, а математике.
— А кто сказал, что математик не может быть одновременно и портным?! — запальчиво воскликнул Чебышёв.
— Я вам открою секрет, — перебил его Ляпунов. — Профессор Чебышёв с помощью математики
