Один и тот же вопрос — зачем мы здесь и что такое бог?
Я не знаю, Рай… Я правда, не знаю, но раз уж я есть и есть ты — надо же как-нибудь жить… надо хоть что-нибудь делать, а есть Бог или нет, это не так уж важно.
Если он тебе нужен — верь ему, только не в него, а именно ему — просто верь, что все, что с нами случается, имеет странный сокровенный смысл, и тогда будет легче… даже страдать. Мы мало можем изменить, у меня тоже бывает такое чувство, что мы лишь марионетки, плывем по неведомым течениям и бьет нас о камни и швыряет в водовороты, иногда выбрасывая на пологий песчаный берег, где можем немного погреться и передохнуть перед новым рывком.
Разница только одна — можно зажмуриться от страха и вцепиться в бревно, на котором плывешь, проклиная злую судьбу, правительство, собственную страну и соседей по дому. А можно оседлать это бревно сверху, обнять его руками и просто смотреть по сторонам и вперед, тогда многое увидится совсем иначе.
— Ты словно книжку читаешь, — недоверчиво усмехнулся Рай.
— Да я хочу помочь… Я близко чувствую все, что ты хочешь сказать, твою боль, твое возмущение. Если можешь что-то изменить — так меняй! Или плыви вперед с улыбкой, даже если у тебя нет ног или глаза ничего вокруг не видят.
И если ты не можешь слышать и говорить, вообще не способен двигаться — попробуй думать о чем угодно… даже можешь мысленно спросить у Бога… ну, хотя бы попытаться.
Хоть кто-то же должен услышать нас и ответить так, чтобы поняли. Иначе зачем все это вообще?
Рай молчал, опустив голову, а потом отрешенно сказал:
— Мне нужно сейчас идти. Закрой за мной двери и никого не впускай в дом ночью, даже ту женщину. И не жди меня, ложись спать, я вернусь поздно.
Он взял ключ от входной двери и скрылся в темноте, а я почти до утра просидела на заправленной кровати, обнимала колени, прижатые к груди, и плакала, пытаясь поверить и примириться с его невероятной историей, с таким потрясающим прошлым. Смогу ли я стать частью его судьбы…
Я сейчас так хотела, чтобы Рай остался рядом, чтобы он гладил меня по волосам и шептал что-то доброе. Пусть бы теперь он говорил, я тоже умею слушать. А он ушел в ночной лес. А ведь там темно и опасно. Там водятся змеи. Там рыщет меж сосен человек-змея.
* * *
Бесшумной легкой походкой Рай стремительно двигался в сторону, откуда прозвучал выстрел. Он не успел еще добраться до озера, как издали заметил бредущую навстречу сгорбившуюся женскую фигуру. В том, что это была именно женщина, Рай не сомневался — за много шагов ее выдавал тонкий пряный запах духов.
— Что ты делала ночью в лесу?
— Воздухом свежим дышала. Видишь, какая бодрая и полная сил?
Держась за щеку, Лиля продолжала хромать и вдруг тяжело ухватилась за плечо Рая, наваливаясь на него всем телом.
Он успел поддержать ее и глухо спросил:
— Кто тебя ударил?
— Не разглядела впотьмах. Завтра наряд полиции разберется.
Рай издал возмущенный возглас, и Лиля крепче прижалась к нему, будто ища защиты. Исходящий от нее запах возбуждения, досады и гнева остро щекотал ноздри.
— Тебе нужен врач?
— Нет, просто помоги добраться до комнаты, меня ноги не держат. Не бросай, пожалуйста, помоги!
— Где он сейчас? Я найду и заставлю ответить!
— Нет, миленький, нет — это все потом, я ребят вызову с поста, они его заберут. Он же больной… смертельно больной человек. Я его чуть-чуть пожалела, может, зачтется, меня с детства тянет к яме, но тебе не понять. А сейчас нужно лечь… Я сама не дойду, только держи меня крепче.
Рай довел ее до главного корпуса и, переступив порог, замер в нерешительности, но Лиля и не думала его отпускать.
— Спасибо, мой хороший! Посиди пока тут, я умоюсь, а потом выйду к тебе.
— Мне нужно к Еве вернуться. Ты способна и сама о себе позаботиться.
— Да, конечно, конечно, тебе надо к девочке идти, я понимаю. Она молоденькая, красивая, а я уже не нужна никому — старуха. И все видят только мое тело, а что творится в моей душе, вот здесь, прямо в груди… Смотри!
Она дернула трикотажную кофточку, полетели на пол пуговицы и Рай увидел полную белую грудь, высоко поднятую черным кружевным бюстье с алыми ленточками, что змеились вокруг соблазнительных чашечек.
Рай отчетливо понимал, что следует запретить себе смотреть на тугое ладное тело, призывно выглядывающее из-под ажурных кружев, но Лиля не сдерживала эмоций:
— Пожалей меня, ну хотя разочек приласкай! Я ведь совсем одна, несколько лет в детском доме росла. Меня никто не любил по-настоящему. А ведь я не глупая, не ленивая — майорского звания честно добилась и не через постель.
— Все самое ценное своим трудом достается, — рассеянно заметил Рай, отступая к двери.
— Нет, подожди-подожди. Я тебе откроюсь, меня в пятнадцать лет изнасиловали, никогда не смогу им простить… всем вам не смогу простить, но ты-то другой… Я вижу, ты тоже страдаешь. Думаешь, тебя никто не полюбит из-за звериной сути, и ты прав. Эта дурочка испугается, когда все узнает, она не примет тебя.
— Ева теперь знает! Я сам ей рассказал. И ничего не боюсь. Как решит, так и будет, — быстро проговорил Рай.
— Хорошо… это все хорошо, — сдавленно бормотала Лиля. — Я за вас рада. Правда. Пусть хоть кто-нибудь будет счастлив. А мне так плохо. Надо выпить лекарство и станет лучше. Подожди, я дам и тебе глоточек, а потом ты пойдешь к ней. Подожди…
Рай мог бы повернуться и уйти, даже убежать от нее, от этого тягучего, манящего голоса, что заволакивал сознание мутной пеной, от ее сверкающих возбуждением глаз, влажных голодных губ.
— Вот, выпей со мной, тут на донышке совсем, смотри, я начну первой… Ну, ты же не боишься меня? Такой большой, сильный, красивый… у тебя все должно быть хорошо. Ты много перенес, много мучился, столько несправедливости на тебя свалилось. Теперь все позади, теперь у тебя начнется новая, достойная жизнь. Пей, же, пей, миленький…
Рай сделал пару осторожных глотков из фужера и вдруг почувствовал, как под ногами качается пол. Попробовал опереться руками о стену, но они тоже пришли в движение, грозя раздавить.
Единственным ориентиром выступило из мрака белое женское лицо с черными бровями, изогнутыми словно луки. Глаза Лили были похожи на два глубоких холодных омута. Ярко-красные губы растянулись в
