Заворачивать не нужно. Подойди сюда, Мерете. Дай я застегну. Я собаку съел на таких замках. Здесь трубчатая застежка, я знаком с ними. В тридцатые годы эти замочки считались самыми надежными для таких украшений, как твое. Наклони голову, я надену его тебе на шею».
— А что вы имеете в виду? — храбро спросила его бегунья, настолько храбро, что он, почувствовав неловкость, замешкался: он не знал, может ли он откровенно ответить на ее вопрос. Живот у нее был темным от загара, руки — тонкими, крепкие ягодицы округло выступали под шортами, сильные мускулистые ноги были стройны, а груди казались слегка великоватыми для девушки ее роста. Она обладала роскошной фигурой и была необыкновенно соблазнительна, напоминая ему одну из «девушек Варга» с весьма откровенных картинок, что появлялись в иллюстрированных журналах сороковых годов,[18]но его бегунья была «девушкой Варга» в миниатюре, почти ребенком — именно это в первую очередь побудило его помахать ей рукой.
Он сказал:
— А вы любите рисковать?
И она ответила:
— А что вы имеете в виду?
Ну и что теперь? Он снял темные очки, чтобы она могла видеть его глаза, когда он пялился на нее. Понимала ли она, что скрывалось за его словами, когда отвечала ему подобным образом? Или то, что она сказала, ничего не значило, и она ответила ему, только чтобы не молчать, даже если она была напугана и растеряна? Лет тридцать тому назад он непременно добился бы успеха — она не устояла бы перед его желанием, как бы молода ни была, — в те годы ему в голову даже не пришла бы мысль о том, что ему, как это ни унизительно, могут дать отставку. Но увы! Он утратил веру в себя, а с ней и умение флиртовать, чему некогда отдавался целиком. Он изо всех сил пытался скрыть волнение, так же как и желание дотронуться до нее и жажду обладать именно этим телом, одновременно понимая и тщетность этих желаний, и собственную ничтожность, — но вдруг совершенно неожиданно ему улыбнулась удача: когда он вынул листочек из своего бумажника и написал на нем номер своего телефона, она не скорчила недовольную гримасу и не убежала прочь, смеясь, но взяла его, улыбаясь кошачьей улыбкой, которая вполне могла бы сопровождаться довольным мурлыканьем.
— Теперь вы знаете, как меня найти, — проговорил он, внезапно ощутив, как в штанах необыкновенно быстро, словно по мановению волшебной палочки, напрягается и твердеет его плоть — на мгновение он почувствовал себя пятнадцатилетним мальчишкой. На него нахлынуло острое ощущение собственной привлекательности, совершенства и исключительности своей личности, которое всегда предшествует новому сексуальному опыту, новому любовному приключению, что совершенно противоположно умерщвляющему обезличиванию при тяжелой болезни.
— В вас есть что-то необычное, — произнесла она задумчиво.
— Это точно, — отозвался он со смешком. — Я родился в 1933 году.
— Мне кажется, вы в очень хорошей форме, — заметила она.
— И у вас великолепные формы, — не удержался он. — Вы знаете, как меня найти, — повторил он.
Помахав в воздухе клочком бумаги, будто это был крохотный колокольчик, она деловито сунула его под мокрый от пота топик, и снова помчалась по дощатому настилу.
Она так и не позвонила ему. Он тоже никогда больше не видел ее во время прогулок. Должно быть, теперь она бегала по другому маршруту, в зародыше погубив его страстную мечту о последнем великом взрыве всего его существа, подобном извержению вулкана.
Безумное увлечение похожей на ребенка «девушкой Варга» в спортивных шортиках и топике потерпело фиаско, и вскоре он решил продать кондоминиум и вернуться обратно в Нью-Йорк. Он понял, что переезд на побережье окончился для него полным фиаско; он сказался на нем так же болезненно, как и провал, испытанный им как художником за последние полгода. Если до 11 сентября он серьезно рассматривал возможность поселиться в том самом месте, где после выхода на пенсию прожил три года, то катастрофа 11 сентября, казалось, подтолкнула его к большим переменам, однако при его ранимости переезд ознаменовал начало конца, сделав его изгнанником. Но теперь он продаст свой домик и постарается найти себе местечко в Нью-Йорке, неподалеку от квартиры Нэнси, где-нибудь в верхней части Вест-Сайда. Поскольку за последние несколько лет цены на такие дома, как у него, выросли вдвое, он сможет выручить кругленькую сумму, чтобы купить достаточно большую квартиру неподалеку от Колумбийского университета, где бы они могли жить все вместе под одной крышей. Он будет давать деньги на хозяйство, так что Нэнси сможет тратить «детские деньги» на себя. Нэнси сможет уйти на полставки и ходить на службу три дня в неделю, проводя оставшиеся четыре дня с детьми, то есть жить так, как всегда и хотела, но не могла позволить себе с тех пор, как вернулась на работу после отпуска по уходу за детьми. Нэнси, близнецы и он сам. Такой план стоит ей предложить. Возможно, она не откажется от его помощи, но и ему до смерти нужна их компания, круг близких людей, которым он сможет отдавать себя, и кто, в свою очередь, будет дарить себя ему, — и кто же во всем мире подходил для этого лучше, чем его родная дочь, Нэнси?
Он дал себе две недели на раздумья — поразмыслить, насколько хорош его план, и прикинуть, не будет ли он выглядеть вконец отчаявшимся человеком, если предложит дочери такой вариант. Наконец он решился втайне от Нэнси съездить на день в Нью-Йорк, на разведку, чтобы подыскать там приличную квартиру по средствам, где они могли бы свободно разместиться вчетвером, но его намерениям не суждено было сбыться: на него посыпались дурные известия — сначала о Фебе, а потом о трех его бывших коллегах.
Телефон затрезвонил в половине седьмого утра — Нэнси звонила из больницы. Феба позвонила ей час назад, сообщив, что с ней происходит что-то странное, а к тому времени, когда Нэнси привезла ее на «скорой» в больницу, речь Фебы сделалась такой невнятной, что она с трудом разбирала, что говорит мать, и к тому же у нее отнялась правая рука. Ей только что сделали магнитно-резонансную томографию, и теперь она дремлет в палате.
— Я не понимаю. Как у такой молодой и здоровой женщины, как твоя мать, может быть инсульт? Может, это связано с ее мигренями? Что говорят врачи?
— Врачи говорят, что это из-за лекарства, которое она принимала от мигрени, — ответила Нэнси. — Это было единственное средство, которое сразу снимало жуткую головную боль. Ничто другое не помогало ей. Она понимала, что эти таблетки небезопасны, что возможны серьезные осложнения, даже инсульт. Но когда мама обнаружила, что эти таблетки действительно помогают ей, что они избавляют ее от невыносимой боли, из-за которой она страдала уже более пятнадцати лет, она решила, что игра стоит свеч. Три года она была избавлена от мучений. Это были чудесные годы. Божье благословение.
— До сегодняшнего дня. До этого момента, — сказал он. — Хочешь, я приеду?
