если я сам отведу ее к одному знакомому ишану, он заговорит ее печали, потом увезу с собой в кишлак, может быть, чистый воздух излечит ее…
Я хотела вставить слово, но отец сделал знак молчать.
— Убирайся отсюда вместе со своим папашей! — гневно сказал мне Ахрорходжа, потом обратился к старику: — забирайте ее в кишлак, и пока я сам не проверю ее здоровье, назад не возвращайтесь! Мне не нужна сумасшедшая жена.
Я не заставила себя долго ждать, быстро оделась, накинула на голову паранджу и вышла с отцом. У ворот была привязана лошадь. Отец усадил меня на нее, а сам взял в руки поводья и направился к большой дороге, ведя коня в поводу. Ахрорходжа запер за нами ворота; поверив, что отец увозит меня в кишлак, он, видимо, успокоился.
Но мы не покинули Бухару, а пришли прямо к одному другу отца, в квартал Говкушон. Здесь я рассказала о тебе, о Лютфи и о том, как Ахрорходжа объявил себя хозяином вашего дома, как он долго скрывал от тебя гибель ака Останкула. Друг моего отца работает в каком-то советском учреждении, он посоветовал нам заявить в Чека.
— Здесь, — сказал он, — таится какое-то преступление. Поэтому будьте осторожны, лучше идите вечером…
До вечера следующего дня мы никуда из дому не выходили. Все было решено: больше к Ахрорходже я не вернусь, он должен понести наказание за все наши муки… Муэдзин позвал на хуфтан[50]; отец совершил намаз, и мы пошли в Чека.
Идти темными и кривыми улочками города было жутко. За каждым столбом мне мерещился Ахрорходжа: казалось, вот-вот он шагнет навстречу из-за угла… И все же страшнее того, что испытала я за годы жизни с этим извергом и кровопийцей, ничего не могло случиться.
В Чека нас сперва задержали в одной комнате — комендатурой называется, расспросили, зачем мы пришли, потом куда-то позвонили. Через несколько минут появился мужчина средних лет, высокий, с широкими плечами, они назвали себя Халимджаном и повели нас по лестнице наверх, в другую комнату, где рядом с каким-то военным сидела твоя Лютфиджан…
…Остонзода тепло улыбнулся.
— Любовь меня чуть не свела с ума, но любовь и спасла! — повторил он одну из первых фраз своего долгого и печального рассказа. — Я буду краток — вы уже, очевидно, догадываетесь, что произошло дальше.
Гиясэддин был совсем плох. Бессильный чем-либо помочь, я сидел рядом с ним и ждал, когда придут за нами. Смерть стояла у нашего изголовья, а время, говорят, остановилось. Томительны минуты ожидания.
Вдруг с улицы сильно забарабанили в дверь. Я вздрогнул. Стук повторился, однако из дома никто не подавал голоса.
Сумасшедшие встрепенулись, молчаливо уставились в кромешную тьму. Потом стало тихо, и я услышал, как по нашему навесу заходили люди; навес дрожал, сверху посыпалась земля… Где-то в глубине двора раздался сдавленный крик, кто-то гулко спрыгнул, к воротам метнулась тень, загремела засовами и — я зажмурился от яркого света, хлынувшего в наш зиндан.
— Сын мой, Гиясэддин! — услышал я взволнованный голос, приходя в себя.
Двор был заполнен людьми, у многих в руках — электрические фонари. Высокий, плечистый мужчина приподнял Гиясэддина.
— Что с тобою? — говорил он. — Ты не узнаешь меня? Я, Халимджан-амак, да, да, Халимджан-амак! Ничего, все пройдет, не волнуйся, ты поправишься…
Двое военных сбили с нас цепи, кандалы и наручники. Сумасшедшие заплясали, загалдели, один из них истерично взвизгнул, дико захохотал…
— Их нужно немедленно отправить в больницу! — распорядился Халимджан-ака. Он встал во весь рост, держа на руках Гиясэддина, который тянулся ко мне и все время звал ака Мирзо.
Волнуясь и сбиваясь, я начал было объяснять Халимджану, о ком говорит Гиясэддин, но в это время один из военных провел мимо нас шейха Ходжаубани, а следом двое других вынесли на носилках ака Мирзо; его нашли в глубоком подвале, сильно избитым, почти бездыханным.
У ворот стоял автомобиль, который увез Гиясэддина и ака Мирзо. Я выбежал на улицу — и увидел свое солнце, свою Лютфиджан. Рядом с нею были моя янга и ее отец Абдулхафиз.
…Остонзода прикрыл ладонью свои незрячие глаза и мне показалось, что он закрылся от нестерпимого солнечного сияния.
— Так разорвали паутину и раздавили паучье гнездо, — сказал Остонзода.
Старый учитель был утомлен своим рассказом.
Но я не мог уйти отсюда, не задав еще одного, последнего вопроса.
— Вы спрашиваете, как сложились дальнейшие судьбы? — переспросил Остонзода. — Хорошо, я отвечу, только коротко.
Я вступил в комсомол, учился, работал… И, конечно, женился на Лютфиджан.
Ахрорходжу судил военный трибунал и именем революции приговорил к расстрелу.
Хамдамча бежал в басмаческую шайку, где вскоре встретился с разоблаченным Мухитдином-махдумом.
Но ака Мирзо, поступивший работать в Чека, гонялся за ними с отрядами красных бойцов и в конце концов обоих поймал… Их тоже расстреляли.
Не избежали народного суда и ярый пантюркист «господин Саиди», редактор газеты, и «эфенди Назир» — «господин народный комиссар», предатель и враг Аткия…
С ака Мирзо и Гиясэддином я стал очень близок, и дружба наша продолжалась долго.
Вот и все…
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Примечания
1
Арк — крепость, резиденция эмира и его правительства в центре Бухары. (Здесь и дальше, за исключением случаев, особо оговоренных, примечания переводчика).
2
Бесутун — легендарная гора, которую по преданию прорубил Фархад.
3
Машкоб — водонос.
4
«Туркиз-яшариз» — дословно «Турки, да живите (да здравствуйте!)»; фраза из турецкого национального гимна, Махдум намекает на пантюркистов Бухары. (Примечание автора).
5
Туман — волость, уезд.
6
Кушишхона — бойня.
7
Зиндан — тюрьма.
8
Аминь Велик аллах!
9
Джадиды — участники буржуазно-националистического реформистского движения в эмирской Бухаре; в дальнейшем часть из них стала ярыми врагами Советской власти.
