комнаты. Выпил. Из корзины для грязного белья достал ношенные Каролиной трусики. Жадно отхлебнув из горла, спустил шорты и достал член. Понюхал трусики. Я пытался представить задницу их хозяйки, хлопающую о мои бедра в туалете бара. Маленький нежный рот, вгрызающийся в мое предплечье, когти снимающие скальп со спины, тепло вагины, ее глаза…
Другая приятная картина прошлого разворачивается уже на подоконнике. Ее голова запрокинута назад. Волосы свисают словно шторы. Крики перебиваются поднесенным к губам горлышком. Часть шампанского стекает по подбородку, капает на член и смешивается с соками ее вульвы. Сигаретный дым щиплет глаза. Мои руки заняты ее лодыжками. Когда язык не ласкает ее стопы, а пальцы ног не погружены в рот, я делаю затяжку из поднесенной сигареты…
Два печальных поникших глаза, той, которую я предал, мучительно буравили меня, вырастая из пустоты.
Член даже не встал. Я продолжал сидеть и сжимать ее трусики, пока бутылка не закончилась.
– Блядь! Блядь! Блядь!
Я кричал и лупил кулаком в стену.
– Какой же я, сука, мудак!
Рука начала отдавать пульсирующей болью. Несколько капель крови из разбитых костяшек упало на пол.
– Хватит себя жалеть.
Жалеть надо было не меня. Резким движением я встал на ноги. От долгого сидения в одной позе ноги затекли, подкосились, и тело всем своим весом устремилось навстречу холодной кафельной плитке.
Не знаю, сколько точно времени я провел без сознания. Когда я очнулся, лицо мое оказалось на полу в чем-то липком. Кое-как я поднялся и в темноте на четвереньках доковылял до выключателя. На полу, где я еще минуту назад лежал, образовалась лужица крови, а в ней утопали запачканные трусики. Дышать приходилось ртом. Ноздри заполнила запекшаяся кровь.
– Каролина! – проорал я. В ответ лишь непривычная пугающая тишина.
Я вспомнил все, что произошло. Башка трещала, но кое-как мне все же удалось найти телефон. Цифры на экране водили хоровод. Онемевшей рукой я набрал номер. Гудки. Сбросила. Перезвонил. Аппарат абонента выключен.
Я набрал еще один номер.
– Служба такси, здравствуйте.
Я назвал адрес. Оделся. Когда я вышел, машина уже ждала. Громко хлопнув дверцей, я сел на продавленное кресло.
– У вас можно курить?
Водитель поморщился.
– Только в крайнем случае.
Я закурил.
По памяти я вспоминал дорогу и показывал куда ехать и где сворачивать. Дороги были пустынны. Помоги сомнабульной старушке перебраться на другую сторону жизни и кати себе дальше. Никто и не заметит. А, если даже и заметит, пройдет мимо, разве что обыскав карманы давно разложившейся покойницы.
Под арестантский хрип из магнитолы, заглушающий скрежет на ладан дышащих колодок, мы кое-как добрались.
– Спасибо, – сказал я и протянул деньги.
– Удачи.
Я закрыл аккуратно дверцу и направился к подъезду. Мне нужна была не удача, а, как минимум, чудо. Домофон оказался сломан. Не зная кого благодарить, я помолился, как и за вандалов, так и за работников коммунальных служб, несвоевременно выполняющих свою работу. Да хранит их всех полиция.
Совершенно иные запертые двери разделяют людей.
Я поднялся на этаж и постучался. Потом громче. Приложился ухом к двери и отчетливо услышал шаги за ней, так мне показалось.
– Милая, впусти меня, пожалуйста. Я такой мудак. Прости меня.
Я подбирал слова. Пытался сообразить из них ключ для замочной скважины. Я надеялся, что она меня слышит, что стоит передо мной за тремя миллиметрами металла. Но ключ не получался. Я стучал, просил прощения – бесполезно. В итоге, я отчаялся.
– Каролина! – руки, затем ноги без ритма колотили по железу. Неумелая, но знакомая мелодия для всех мужчин, кто совершал ошибки в отношении женщин. Для нас нет ничего невыносимей этого листа железа. В такие моменты мы не женщинам угрожаем, мы этот лист ненавидим. А еще ушей, и затем голосов, что, как правило, не заставляют себя ждать, когда бытовой спектакль становится для зрителей скучным и они решают сорвать его. Я имею в виду соседей.
– Я ментов сейчас вызову, – захрипела баба из-за двери соседней квартиры.
– Дядя, дай поспать, заебал, – проорал мужик сверху.
– Иди сюда, помогу улечься!
– Ментам это скажешь, – не унималась баба.
Я уходил задом, не отводя от двери взгляд. «Ну, открой же, ну…»
Вышел на улицу. Свет в ее окнах не горел. Я надеялся, что она смотрит на меня из-за штор и вот-вот не выдержит, спуститься, обнимет, разрешит остаться.
Таксист знал, что я вернусь. Я знал тоже.
– Обратно? – спросил он.
– Да, – ответил я.
На мои многочисленные звонки Каролина ответила лишь однажды. Сказала, что не хочет меня видеть. Попросила оставить ее в покое. Я повиновался ее просьбе. Возле ее дверей я появился лишь однажды для того, чтобы оставить пакет с ее вещами.
Через две недели я съехал с квартиры, где все напоминало о нас с ней, затем, все по той же причине, переехал в другой город. Подыскал себе маленькую комнатку и маленькую работу, на которую поначалу исправно ходил, делая вид, что все у меня хорошо. Постепенно я убедил себя в этом и сам. Наверное, так и было, разве только пить я стал больше, иногда с новыми соседями, но чаще один.
Я не убивался, но убивал себя, пока в своих четырех стенах медленно умирала Каролина.
Я потрогал ее. docx.
Последняя часть.
– Алло.
Тебе кажется, что ты ясно и четко говоришь о том, что тебе плохо, просишь отвести в ванную или помочь проблеваться, и удивляешься, что тебя не понимают. На самом деле объяснение этому простое – ты не открываешь рта, все, что ты говоришь, ты говоришь про себя. Потом мысли начинают путаться. Они отрывочны, нелогичны и незакончены. Накладываясь друг на друга, начинают напоминать шар из папье-маше…
А потом произошло то, чего раньше со мной никогда не случалось. Я умер.
Гудки вызова прекратились. Но мерзкий женский голос не попросил перезвонить или оставить сообщение. Вместо него я услышал
– Привет.
Я почувствовал, как капли пота покатились по канаве позвоночника.
– Привет, – прохрипел я.
Пора. Вдох. Рано. Вот сейчас. И… Говори же, мудак! Не молчи. Давай! Столько же накопилось. Ты так ждал этого разговора, так его боялся, а теперь. Страх сковал, да так, что слова все позабыл? Или может мороз прокрался через поры в мошонке?
– Каролина… Я…
Мудак!
Птицы что-то орали вокруг, им поддакивали сосны, но я ничего не мог толком разобрать из их бестолковой речи.
– Айк… Ты что-то хотел?
Ее голос был словно ручей: приятный, медленный, почти пересохший. Этот голос мог принадлежать тому, кто заблудился в пустыне лет на
