нет никакого права решать за нее. Но он и не будет, в конце концов, они же просто будут спать. А утром они все еще раз обсудят как взрослые люди. Да, так и будет.
— Я слишком устал, чтобы сейчас выдумывать что-то еще. Тем более, ты уже прекрасно это сделала. Ну так что?
Яра кивает и послушно поднимается следом.
***
Полпервого ночи ей звонит отец. Спросонья Яра недоуменно смотрит на сотовый и никак не может придумать, что ему сказать. Но ответить она не успевает, Грач забирает телефон, перегнувшись через нее — у Яры от этого прикосновения дыхание перехватывает — и принимает вызов.
— Ну и где ты?! — слышится из динамика звучный рык Финиста.
— Сокол, она у меня, — спокойно отвечает Грач, нажимает отбой, откатывается обратно и мгновенно засыпает.
Отец не перезванивает.
***
Второй раз Яра просыпается от того, что Грач во сне притягивает ее к себе. Абсолютно собственническим движением, словно проверяя все ли на месте, проводит ладонью по бедру, талии, на секунду сжимает грудь, потом обнимает ее крепче и засыпает дальше окончательно. Сон как рукой снимает. За окном уже светло, но это не показатель, конец августа и светлеет все еще рано, но Яра наконец чувствует себя выспавшейся, и, что намного важнее, впервые за долгое время испытывает тихую светлую безмятежность, ей дышится легко, и так спокойно и тепло от ощущения его плеча под ее щекой, и твердой горячей груди за спиной, и тяжести руки, и чувства, будто она в коконе. Вот здесь — в его объятиях — безопасно, здесь с ней ничего не случится, здесь даже есть шанс не умереть от стыда, прокручивая в голове их последнюю ссору — за последний месяц она сделала это миллион раз, в ней она обвиняла и пыталась заставить его выдать хоть какую-то реакцию, а он отшучивался, а потом сел, сгорбился и сказал тихо-тихо: «Что-то у нас не получается ничего…» — и вот лежать бы так всегда, и чтобы он не просыпался. Потому что когда Грач проснется, им придется что-то решать, и Яра боится того, что он может сказать. И она лежит и ждет его пробуждения как приговора, стараясь напоследок сохранить в памяти каждое отдельное ощущение и понять: почему она этого не ценила, почему так быстро приняла за что-то само собой разумеющееся, что-то, что у нее теперь будет всегда, чтобы она ни делала и ни говорила.
— Ты что не спишь? — где-то через час бормочет Грач. — Яр, слезь с руки…
Яра отскакивает как ошпаренная. Она-то думала, он не просто так ее обнял, а выходит — случайно…
— Прости, — просит она, чувствуя, как сердце рвется из груди от досады, — я не хотела… я во сне, наверное…
— Да все нормально, ай… — Грач морщится и шипит, поднимая руку, — затекла просто. Сколько времени?
— Не знаю, — честно отвечает Яра.
Григорий тянется к сотовому, включает экран.
— Полдевятого, — зевает он.
Вот это все Яра тоже хочет запомнить. Как он двигается, как зевает, как звучит его голос и как смешно он смотрится по утру. Вернутся бы в тот момент, когда она имела на все это право и все исправить.
Грач с усилием трет глаза.
— Мне снился кошмар, — усмехается он, а Яра замирает в ужасе, — будто Баюн раздобыл где-то учебник истории, начитался про реформы Петра Первого и ввел в Конторе налог на бороды. Да еще и пошлину за проход по территории взимал…
— Что? — переспрашивает Яра.
Она была уверена, что он сейчас скажет, что это было что-то про них.
— Ага, — смеется Грач. — Вот бред-то, да? Но знаешь, пока мое воображение было в ударе, я тут тоже кое-что нафантазировал.
Вот теперь он смотрит на нее серьезно. Как будто это от ее, а не его решения зависит, что будет дальше.
— Значит так, — говорит он, — фантазия такая. Сейчас мы завтракаем, а потом едем к этой твоей блюстительнице морали и забираем твои вещи. А дальше ночь за ночью высыпаемся. Как тебе?
У Яры сам собой живот поджимается.
— Мне страшно, — честно признается она.
— Мне тоже страшно, — вздыхает Григорий. — Давай бояться вместе.
— Я опять все испорчу…
— Ну, в конечном итоге, это я полгода обещал тебе повесить твою боксерскую грушу и гардины…
— Ты можешь поговорить со мной серьезно, а не переводить все в шутку как всегда!.. Ой…
Яра закрывает глаза ладонями. Вот. У нее только что был шанс все исправить, а она опять не сдержалась. Что за дурацкий темперамент?! Спасибо отцу, это ж его!
И чувствует, как Грач невесомо гладит ее по коленке, словно не уверен, что имеет на это право.
— Я боюсь разговаривать серьезно, — вдруг признается он. — Я так уже однажды развелся. Она все тоже просила поговорить с ней серьезно, в конце концов я согласился, и после этого разговора она хлопнула дверью. Поэтому я боюсь говорить и боюсь делать тебе замечания, и вот это все. Да и не хочу, если честно.
Яра смотрит на него во все глаза. Она как-то не думала, что он правда может чего-то бояться.
— Ясно, — кивает она. — Хорошо. Но я должна спросить, потому что мне нужна определенность. Ты мне сейчас предлагаешь снова попробовать, да?
— Я предлагаю не попробовать. Я предлагаю забыть об этом чертовом месяце и жить вместе дальше. Не взирая ни на что.
В комнате повисает тишина. Слышно, как за окном по карнизу ходят голуби.
— Я не хочу забывать, — шепчет Яра. — Я наконец научилась тебя ценить. Но если мы не будем вспоминать об этом, то да… я согласна… Господи, да о чем я! — вдруг кричит она. — Да я мечтала об этом весь месяц!
И прыгает на него, желая обнять, но врезается локтем прямо в грудную клетку. Грача складывает пополам.
— Яра, блииин!.. — воет он.
— Прости, прости, прости, дай посмотрю…
— Не надо смотреть! Дай помереть спокойно!
— Все, не едем? — почти плача, спрашивает она.
— Да едем, конечно, — шипит Григорий.
И Яре плакать хочется: и от облегчения, и от стыда.
— А знаешь, в чем будет самый смак? — спрашивает он, немного отдышавшись.
— Ммм?
—
