ее больше: что ей, возможно, больше не доведется увидеть отца, или что он войдет в дверь как ни в чем не бывало.
Лиам сидел в темноте и прислушивался к сонному дыханию дочери. Он боялся, что она почувствует его страх и проснется. Ваня была очень чувствительным ребенком, она как локатор реагировала на настроение окружающих ее людей. Если кто-то из близких был расстроен, она тоже расстраивалась. Все его неудачи, все его слабости оставляли на ней свой отпечаток. И это было невыносимо. Лиам знал, что у него нет другого пути, как попытаться исправиться, стать лучше.
Сам он всегда боялся кончить как отец. Отец работал на лесопилке с четырнадцати лет. Исправно платил налоги и покупал спиртное в монопольном магазине. И умер в пятьдесят лет. Отец был зол на жизнь и отравлял своей желчью их существование. Даже на смертном одре он продолжал жаловаться. Говорил, что всю свою жизнь посвятил гребаной лесопилке и ничего не получил взамен. Ни единого гроша сверх мизерной зарплаты, которую ему платили. «Сделайте что-нибудь со своей жизнью, — велел он им, будучи при смерти, — не будьте простофилями».
Лиам вышел покурить. Собаки засуетились в вольере, глаза поблескивали в темноте, хвосты хлестали по ляжкам. В доме матери горел свет. Через окно было видно, как мать порхает в своих свободных одеяниях. Как моль. Она страдала бессонницей и обычно засыпала на пару часов перед рассветом. Слишком много мыслей в голове, и эти мысли не дают мне покоя. Лиам прекрасно понимал, что мать имеет в виду. Ей тоже пришлось нелегко. И не важно, что отца больше нет, не важно, что прошло много времени, — плохие воспоминания все еще таились в старом доме, готовые в любую минуту вырваться наружу.
Он вжался в стену, чтобы мать его не заметила. Что с ней будет, если правда выплывет наружу, если она узнает, что ее старший сын убил человека. Это сведет ее с ума, лишит последних остатков разума. И никакие камни и собаки ей не помогут.
Его разбудил щелчок крышки тостера — Ваня поджаривала хлеб. Стояла на шаткой табуретке, и распущенные волосы укутывали хрупкую фигурку. Кофе булькало в кофеварке. В свои пять лет Ваня уже умела варить кофе — постыдное напоминание о том, что у него бывало чудовищное похмелье и Ваня о нем заботилась. Внешне дочка пошла в него. Под ухом у нее было родимое пятно, по форме напоминающее малинку. У него было точно такое же на ключице. Дженнифер в начале беременности заявляла, что отец не он, но теперь ни у кого сомнений не было.
Ему не нравилось вспоминать о Дженнифер. Последнее, что он слышал про бывшую подружку, что Дженнифер сбежала из наркологической клиники, уехала на юг и снова крепко подсела. На сей раз это были тяжелые наркотики. Но все это было так давно, что Ваня перестала спрашивать о ней. Словно ее никогда и не было.
Лиам поднялся, подошел к окну и раздвинул занавески, впуская солнечный свет.
— Я готовлю завтрак.
— Вижу. Молодец. Хочешь порисовать, а я закончу?
Они ели тосты с джемом и слушали лай собак, которых вышла покормить мать. Казалось, они готовы были порвать ее на кусочки.
— У тебя такие красные глаза, папа, — сказала Ваня.
— Правда?
В туалете он посмотрелся в зеркало. У него набухли веки, и в глазах полопались сосуды. Он промыл их холодной водой. Ваня все это время следила за ним, сидя на крышке унитаза.
— Пап, ты еще болеешь?
— Нет, мне получше.
— Мы пойдем в садик?
Он снова взглянул на свое отражение в зеркале, на воспаленные глаза. Вид был болезненный. Пакетик с таблетками, спрятанный за зеркалом, манил. Искушение было слишком велико. Дрожащей рукой он потянулся за бритвой, стараясь не думать о таблетках.
— Да, Ваня, ты должна пойти в садик, потому что мне надо искать работу.
— Ты пойдешь ее искать с Габриэлем?
Лиам намазал щеки пеной для бритья.
— Нет, дочка. Я буду искать настоящую работу, чтобы построить нам домик.
Ваня радостно вскрикнула и обхватила его ногу. Так и стояла, пока он брился. Закончив, Лиам заплел ей косички. Он освоил это мастерство после просмотра бесчисленных видео на Ютьюбе. Он хотел произвести впечатление на воспитателей детского сада. Нельзя давать им повод считать его плохим отцом.
Стоя рядом, они почистили зубы, одновременно сплюнули в раковину и широко улыбнулись друг другу. От заливистого смеха Вани у него внутри разливалось тепло.
Когда они вышли из гаража на залитую солнцем улицу, Лиам вдруг понял, что ни разу за это утро не подумал о Видаре Бьёрнлунде. Словно ночь в Одесмарке ему приснилась. Просто это был дурной сон.
Лив было шесть, когда в Одесмарк нагрянула полиция. Они прошли в кухню, не снимая курток и обуви, и их голоса эхом метались между стен. Спрятавшись под столом, она смотрела на мокрые следы. С поясов свешивались наручники. Со своего места она видела, как трясутся коленки у Видара. Может, не видела, но чувствовала точно. Полиция обвиняла Видара в браконьерстве. Голос у отца стал непривычно тонким — он испугался. Когда полицейские ушли в сарай, он опустил руку под стол и сжал ее пальцы.
— Тебя посадят в тюрьму, папа?
— Нет, я им не позволю. Этому не бывать.
Но в голосе был страх, и этот страх передался ей. Он проник глубоко внутрь и метался там как слепой зверек. Когда полицейский, вернувшийся из сарая, наклонился к Видару и заорал на него, Лив описалась от страха.
Сейчас при виде света фар между елей ей тоже захотелось в туалет. Симон следил из окна, как полицейская машина подъезжает к шлагбауму. Тревожное выражение лица придавало ему разительное сходство с Видаром. У Лив перехватило дыхание. Стоило младенческой пухлости сойти, как стало очевидно, что Симон унаследовал форму лица и долговязую фигуру Видара с непропорционально длинными руками. Глядя на него, она видела отца. И это было невыносимо.
Симон ничего не знал об облаве на браконьеров в восьмидесятых, грозившей уничтожить их семью. В ее памяти полицейские остались чудовищами со звериными лицами. Страх от того, что они заберут Видара и посадят в тюрьму, чуть не свел ее с ума. У нее не было никого, кроме отца. Без него она бы не выжила. По крайней мере, так она думала ребенком. Может, и сейчас так думает. Может, поэтому так никогда и не уехала из деревни.
Всю ночь она провела без сна и на рассвете все-таки позвонила в полицию. Теперь
