со дня начала войны.
А сколько их, таких бессмысленных смертей, случилось всего за эти месяцы войны. По всему фронту могилы, могилы сопровождали меня сотни километров, от Брестской крепости до Белой Церкви. Сколько их впереди?! Может, и мой черед придет на этом опасном пути к своим?
Эта мысль возвратила меня из мира раздумий в мир реальный. Бомбежка кончилась. Где-то далеко чиркали по небосводу клинки прожекторов.
«Дойти», — вспомнил я последнее слово, произнесенное Виктором.
«Дойти» — теперь это слово обрело для меня смысл. Это был приказ! Я должен был добраться до линии фронта и рассказать, все рассказать нашим. Рассказать, как фашисты хотели склонить Виктора к предательству, как погибали мои товарищи и в Брестской крепости и на Украине… Они отдали свои жизни за Родину. И люди должны об этом узнать!
Глотая слезы, то и дело останавливаясь, я побрел по улице. Не помню, как очутился за городом. Повалившись на траву, словно окунулся в беспамятство. Проснулся, когда солнце уже припекало. Хотелось есть, но еды не было. Не теряя времени, держась подальше от дорог, я побрел на восток. Там был Днепр, там должен быть фронт!
До реки мне не удалось добраться. Всюду стояли вражеские части. В плавнях полыхали пожары. Фашисты бомбили плавни, поджигали их, сбрасывая бочки с нефтью. Желтый ядовитый дым вздымался к небу. В плавнях отбивались от врага группы красноармейцев и партизан. Положение их было незавидное, но люди держались, предпочитая смерть плену.
Суровые версты
Боясь быть схваченным фашистами или полицаями, я двинулся от Днепра. Переплыв реку Рось и оставив слева Черкассы, Смелу, Знаменку, я в один прекрасный день очутился в Кировограде. Это был первый крупный город, через который я осмелился пройти. Война пощадила Кировоград. На улицах было людно. На стенах висели приказы германского командования, запрещавшие буквально все: ходить вечером по улицам, пускать в дома незнакомых людей, собираться группами.
Исключением был базар, по-южному красочный и говорливый. Но то и дело в толпе встречались немецкие солдаты, эсэсовцы, полицаи. За кусок хлеба они выменивали у изголодавшихся людей все мало-мальски ценное, громко обсуждая между собой ту или иную выгодную сделку.
Выбравшись из шумной толпы, я поспешил на окраину. Навстречу мне, широко ставя ноги и раскачиваясь, словно на палубе корабля в шторм, двигался лысый, пузатый человек огромного роста. Его красное лицо лоснилось от пота, В каждой руке он осторожно нес по арбузу, крепко прижимая их к животу. Человек спешно прошел мимо меня, направляясь к базару, а я еще долго смотрел ему вслед.
И было как-то странно видеть его деловитую мощную фигуру — вокруг война, а этот здоровяк сейчас думает только об одном, как бы поудачнее сбыть свои арбузы. Было жарко, а мне так хотелось откусить хоть кусочек от прохладной сладкой скибки арбуза. Но у меня не было ни денег, ни какой-нибудь вещи, а обладатель арбузов по виду был не из тех, кого трогает чужая жажда и голод.
Наша память часто прячет в своих тайниках переплетения незначительных встреч и событий, которые только в определенной ситуации становятся яркими и запоминающимися. От тех осенних дней сорок первого года у меня в памяти сохранились картины оккупированного Кировограда и этот, будто накачанный воздухом толстяк с арбузами. Мне так хотелось броситься к нему, ударить головой в жирное брюхо, так, чтобы арбузы разлетелись в разные стороны. Увы, это желание так и осталось неудовлетворенным. Но образ этого торгаша ярок в моей памяти. Отчетливо помню я и сердобольного, слащавого старичка, давшего мне приют в своей добротно построенной хате, окруженной старым вишневым садом. Мне казалось, что именно он, этот сад, чудесным образом уберег тишину и довольство этого дома в дни, когда кругом столько горя.
Старичок был небольшого росточка, с седой бородкой и головой, остриженной под кружок. Светлые глазки хитро поблескивали, когда он говорил приятные, добрые слова. Одевался он в холщовую белую рубаху, выпущенную поверх галифе. Ходил босиком, говоря: «Это пользительно для организма». Бабка была полной его противоположностью. Рослая, пудов шести весом, она предпочитала сидеть на завалинке и лузгать семечки, время от времени обращаясь к старику: «Мыкола, а Мыкола! Мабудь, треба сенца коняге подкинуть!»
Оба тревожились за худущего гнедого мерина, которого нашли в степи. Видать, конь был брошен ездовыми из-за своей немощи. Правда, он быстро оправился, и его тихое ржание иногда доносилось из клуни, вызывая у стариков тревогу. Они боялись, что немцы отберут коня.
В дом к Миколе Никитичу я попал уже в октябре, оставив позади Пятихатку, по дороге в Запорожье. Я очень устал, износил окончательно свои башмаки, занозил ногу и был очень признателен деду и бабке за то, что они приютили меня. Правда, оба они были скуповаты, но я этому не придавал значения. Не то время! Над головой была крыша, я имел кусок хлеба, думал залечить ногу, а там двинуть дальше.
Дед Микола был набожен, многословен и каждую мысль, дергая себя за бороденку, подкреплял словами: «Бог дал, бог взял».
Однажды под вечер к моим хозяевам зашел деревенский староста Тертый, разбитной хитрый дядька лет сорока. На выскобленный до желтизны стол поставили бутылку горилки, огурцы, помидоры, сало. Я сидел на завалинке, не обращая внимания на хмельной разговор. Невольно до моего слуха долетели слова: «А что с хлопчиком робить будешь?»
«Обо мне!» — прислушался я к беседе.
— Как — что? Бог дал, бог взял!
В хате крякнули, помолчали. Потом старуха слезливо начала: «Надо огород убирать. Хлопчик самим нужен».
«Что это они, — подумал я, — заинтересовались моей особой?»
То, что я услышал дальше, наполнило меня ужасом. Кровь бросилась в голову. Я даже привскочил от неожиданности, но сдержался, слушая разговор.
— Значит, так, Микола, — говорил староста, — завтра запрягай гнедого, и с утра двинем в райцентр! Хлопцу скажи, что едем на базар. А там — прямо в комендатуру!
— А зачем немцам дети? — спросила бабка.
— Зачем, зачем? — недовольно пробурчал старик. — Понимать надо! Собирает немец безродных и в специальный детдом! Все равно пропадут в лютую годину. А там кормить будут, одевать. Ну и опыты, говорят, разные проводить над ними или что еще… Всякое болтают!
— И десять красненьких за него получишь! — захлебываясь, засмеялся Тертый. — Да и документ на конягу выправим!
— Добре! — с радостью согласился дед.
— Ну давайте. До утра! — нахлобучил шапку староста, переступая через порог.
Увидав меня, он приостановился, а потом решительно шагнул в калитку. В доме заспорили.
