никто здесь не жаждал их и не ждал.
Художник же шёл на запад, видел в нём просвет.
Дождь шёл лишь в самом городе. Переступив его черту, для художника дождь прекратился. Он оглянулся, посмотрел в глаза стене дождя, отвернулся и ушёл…
Каждый шаг от родного дома дарил облегчение душе и свободные стуки сердцу. Было едкое и немного обидное чувство, что всю свою жизнь он был пленённым и лишь сейчас догадался об этом. Снял цепь златую и браслеты, не в них сияние всех звёзд, не в них величие планеты, не в них закаты и рассветы самых красивых в мире слёз.
Освободиться от оков четырёх стен это одно и то же, что открыть в себе второе дыхание, что силой своей превосходит первое. В данном случае вступает в игру парадокс и выстраивает свои собственные правила, где, испугавшись первых, не становятся вторыми, где ямы, как вершины, а горы, как обрыв.
Художнику сразу же вспомнилась старая история про остров, суша которого была полностью, от берега до берега, глубокой ямой. Как он не утонул? В этом одна из фишек этой истории.
Океан вокруг острова был тихим и спокойным, вода – сплошная гладь и не имела права, даже на одну волну, потому остров был непотопляемым.
Люди жили в этой яме и не знали бед. Никто из них не работал, никто из них не пахал, но ни в чём никто не нуждался. Почему? Потому что они дожили до того, что единственной их потребностью осталась, лишь еда, а она каким-то чудом падала на них с небес. Задуматься, что это за чудо такое, они не пытались. Зачем? Они все в голос говорили: «Падает и падает. Ну и пусть, что на землю! Ну и пусть, что всё мясо в грязи, и, как псы, мы его пожираем!».
Но, однажды, на острове родился человек, не похожий на них, не понявший их древней, закаменевшей морали, не желающий мириться с жалкой участью. Он отказался жить, как животное, отказался пожирать грязную еду, что валялась в ногах и решил выбраться из глубокой ямы, вопреки всем оковам.
Путь был тяжёлым, ведь яма, как гора. Выбраться из неё – одно и то же, что забраться на гору.
Не важно, как он это сделал, главное, сделал. Стоит на краю и глядит в океан – ни волны, ни намёка на ветер. Шаг назад – и скатится на дно, но если шаг вперёд – то вдохнёт жизнь в океан и уплывёт в чарующие дали.
Гладь океана была непоколебима и прекрасна. Достойное для глаз зрелище, но не в красоте этот человек видел свой смысл.
На берегу ждала кого-то лодка, но вёсла для неё кто-то забыл оставить, и человек, не зная, что делать, обратился к океану:
–Помоги мне! Помоги, прошу тебя! Я хочу уплыть из этой ямы, хочу быть свободным от всего, хочу парить по миру и наслаждаться жизнью!
–Ты уверен? – спросил его океан.
–Уверен, – ответил человек.
–Уверен, что не был свободен?
–И в этом я тоже уверен!
–Тогда садись в лодку.
Человек послушался и занял в лодке своё место. В прочем, оно было одно. Безграничная гладь океана исчезла, испарилось её существование и появилось его первое течение, которое сдвинуло с места неподвижную лодку. Человек уплывал далеко и впервые был, по-настоящему, счастливым, но решил оглянуться, чтобы взглянуть в последний раз на остров.
Но остров уже утонул, и где-то под водой он кричал человеку, то ли «Спаси», то ли «Спасибо» …
Мораль истории печальна, но глубока, как и теперь тот остров.
Ноги художника, не привыкшие к долгой ходьбе, устали уже к полудню, а сам художник думал о морали той истории, а не о своих ногах. Его ноги спас микроавтобус, проезжающий мимо и остановившийся по воле каких-то Богов или по воле доброты человеческой – о таких «мелочах» люди не задумываются.
–Тебя подбросить, парень? – спросил усатый дядька, выглянувший из окна.
Первая мысль: «Не маньяк ли?», вторая мысль: «Вроде, похож на соседа дядю Толю.», но это точно был не он.
«Да кто их знает этих добродетелей…», хотя сам был таким. Но сел в машину и даже посчитал, что это было смело.
–Ты что, правда, куда-то собрался идти пешком?
–Ну да.
–И куда же здесь можно идти?
–Далековато всё, согласен, – ответил Арлстау и решил съязвить. – Я и рассчитывал, что кто-то остановится.
–Остряк…
–Я заплачу вам, куда бы вы меня не довезли.
–В конце пути решится, надо ли платить, – улыбнулся водитель и добавил. – Бежишь от кого?
–Нет. Просто, путешествую по миру.
–Этим ещё кто-то занимается?
–Как видишь.
–И как?
–Хорошо.
«Ну да, умеешь ты рассказывать.» – подумал водила и спросил:
–Солдат?
–Нет.
–А кто?
–Художник.
–И как?
–Замечательно.
Потом тишина. Арлстау думал: «Ну, наконец-то!», а водитель не сдавался. Не спал, как и художник, прошедшую ночь, потому говорить было нужно, ведь глаза так и желали закрыться.
–А где остановишься?
–В багряной роще.
–Так и тянет туда возвратиться?
–Нет, я впервые.
Багряной эту рощу назвали из-за бордовой травы, которая там растёт – была искусственно выращена во имя красоты мира. В трёх километрах от неё и выросли два дерева, что коснулись небес.
Водитель задумался и подбирал слова, чтобы насытить их своим восхищением
–Первое чудо света – так называют их, – начал он эмоционально, – и это справедливо, ведь остальное всё объяснимо. Думаю, они появились неспроста. Это знак свыше.
–Какой знак? Что ты мелешь?
Водитель не ожидал такой дерзости и грубого тона, растерялся и замолчал. Пауза была дольше первой, и художник сжалился.
–Ладно, говори в чём знак.
И тот начал нести бред о расплате, очищении, пороках и искушении, которое и приводит к порокам. Конечно же, эти слова не бред, если их отделить от его философии. Но, когда они вместе, это не стоит слушать всему миру.
Его душа – обыкновенный круг, и в ней нет выхода, но это не оправдывает.
Затем усатый дядя доказывал сам себе, что в этом году точно придёт конец света. Ну как доказывал – художник ведь отвечал ему только мысленно. «Ты серьёзно? Подумай сам! Вам ведь внушили эту жизнь с мыслью, что скоро конец. Без этой мысли ваша жизнь была бы иной!», – думал про себя художник, но ответил тому:
–Ты не в себе! Живёшь чужую жизнь, несёшь чужую чушь!
Художник засмеялся, увидев выражение лица водителя, а тот уже собирался остановить машину и выставить нахального попутчика. Однако,
