текстом знакомы и готовы голосовать «за». Возможно, они его и разрабатывали. Наверняка им что-то обещано. Им! Но не Шустову! С ним не считаются вообще! С ним! Еще недавно заставлявшим трепетать и восторгаться собою такие собрания, как это! Что ж! Теперь ему терять нечего! Если они думают, что Шустов побоится потерять это место работы, то глубоко ошибаются… Словом, когда чтение закончилось и прозвучал стандартный вопрос: «Какие будут предложения?» – Эдуард, опережая предусмотренный сценарием ответ из зала «Принять», выкрикнул:
– Вначале положено ответить на вопросы!.. А они есть! – увы, толпа загудела недовольно. Было ясно, что поддержки коллектива не будет. Всем давно хотелось домой. Что ж, биться в одиночку Шустову не привыкать. Он будет стоять до конца! Между тем докладчик – заместитель по хозяйственной части, невысокий, лысеющий сорокалетний брюнет, растерявшись, вопросительно смотрел на директора, сидящего в президиуме. Тот, сохраняя внешнее спокойствие, кивнул.
– Хорошо, пожалуйста, вопросы, – среагировал завхоз. Эдуард поднялся и, бесстрастно, как журналист на пресс-конференции, спросил:
– Скажите, пожалуйста, почему текст проекта устава не был распространен для ознакомления до собрания?
– А зачем? – искренне удивился докладчик.
– В данной ситуации, как участник собрания, вопросы здесь задаю я! – парировал Эдуард не вставая. Это был уже совсем другой тон. Наступательный. Воинствующий. Всесокрушающий. Такой дерзости никто не ожидал даже от Шустова. Контраст с предшествующей бесстрастностью был настолько силен, что безумец кожей ощутил – если не симпатии, то внимание публики он к себе приковал. Зал притих. Если раньше все просто знали, что среди них работает «тот самый», теперь услышали – он здесь. Эдик же продолжал.:
– А поскольку ответа не услышал, то повторюсь. Почему. Не ознакомили. С проектом устава. Заранее.
Завхоз был явно обескуражен. Он лишился дара речи буквально. Переводя взгляд с Шустова на директора и обратно, переминался с ноги на ногу и явно не знал, что делать. Этот зам был подготовлен только для работы по сценарию и на импровизацию был явно неспособен. Другие заместители, сидевшие в президиуме, принимать на себя брошенный вызов не торопились. Все они знали беспощадность полемического издевательства Шустова над оппонентами, и никто из них не хотел становиться посмешищем в глазах собрания. Да и ради чего? Все давно, спокойно и тихо решено. Назревающий скандал ничего не изменит. Сто́ит ли трепать нервы с этим чудаком-бузотером? Директор, видя, что опереться не на кого, встал и не спеша занял место докладчика, отправив того на место. Его звали Гельмут Эрвинович Меер. Лет сорока пяти, среднего роста. Для своего возраста он был даже строен и моложав. Будучи немцем по происхождению, держал при себе и заместителей только немецкой национальности. Хотя владели все они лишь русским устно и русским письменно.
– Дирекция сочла нецелесообразным расходование средств на размножение устава, так как с его текстом только что все ознакомились. Какие будут предложения? – закончил он, в упор глядя на кого-то из зала. Тот послушно выпалил:
– Принять.
– Есть альтернативное предложение, – встал опять Шустов, опережая директора с застрявшим в его горле вопросом «кто за?». – Поднимите руки те, кто хоть что-нибудь из прочитанного понял? – разумеется, зал не реагировал. Кому охота выделяться? Пусть начальники дерутся между собой. Эдик был все-таки кандидат наук, ведущий химик, и поэтому большинство воспринимало его тоже как начальника. – Спасибо, – продолжал бесчинствовать Шустов. – Итак, есть другое предложение. В связи с тем, что из прочитанного никто ничего не понял, предлагается сегодня не принимать устав, а поручить администрации подготовить копии текста для всех, кто пожелает его изучить.
– А собственно, что непонятно? Спрашивайте, я отвечу.
– Время вопросов закончилось. Уже поступило два предложения для голосования. Ведите собрание, раз уж взялись, как положено! – нагло указывал директору Эдик. Уж в проведении политических собраний он поднаторел и чувствовал себя опять взлетевшим. Хотя понимал – после этого полета приземления не будет. Только падение. Не умел он приземляться. Летать мог. Плавно опускаться – нет! Только падать. Между тем Меер не выдержал:
– Я сейчас выведу вас отсюда!
– Не понял. Мы будем голосовать или нет? – Шустов блефовал. Он вел себя так, будто бы у него в зале были единомышленники, и играл политика, уверенного в исходе голосования в свою пользу. Видимо, хорошо играл. Потому что начальник дрогнул. Он явно боялся в создавшейся ситуации заканчивать собрание так, как сам же планировал. И стал тянуть время.
– Мы не можем голосовать, пока не выясним все вопросы. Что вам непонятно? Спрашивайте.
Гельмут Эрвинович опять взял себя в руки, а зал наконец осознал, что происходит действительно что-то серьезное. Домой уже никто не торопился.
– Мне? Ничего не ясно. Дайте прочесть текст, и я сформулирую конкретные вопросы.
– Это неконструктивная позиция.
– Что ж, тогда голосуем.
– Товарищи, у кого есть вопросы? – Меер лихорадочно пытался выяснить настроение собрания, но оно безмолвствовало.
– Вопросов нет. Есть два предложения, вынесенных на голосование, – продолжал бить по нервам Шустов.
– Может быть, кто-то хочет высказаться? – в зале стали переглядываться. Не каждый день можно было увидеть напуганного директора. Тот и сам стал понимать, что начинает смешно выглядеть. Этот Шустов загнал его в угол. Выхода нет. Надо объявлять голосование.
– Кто за то, чтобы принять проект устава в том виде, как он был зачитан, прошу голосовать.
Конечно, много рук поднялось, хотя и не все охотно. Когда их подсчет закончился, Меер сразу переменился. Он ликовал. Как ребенок. Радовался, что страшный бабай оказался всего лишь сказочной выдумкой. Шустов же громко, чтобы все слышали, не вставая с места, всем голосовавшим отпустил пощечину:
– Ра-а-абы!
Зря он так. Оскорбительное обвинение в адрес беззащитных перед начальниками людей скажется впоследствии и на судьбе Эдуарда, и на его здоровье… Но сейчас он об этом не думал, а просто закусил удила и решил – падать, так уж падать.
– Кто за то, чтобы сегодня не принимать устав? – почти ехидно спросил директор.
Их было немного. Поднятых рук. Эдуард, сидя в середине зала, не мог определить, кому они принадлежат. Но видел решительность, с которой они взметнулись, видел, как уверенно эти руки не опускались, пока шел подсчет, хотя президиум с очень пристальным, откровенно угрожающим вниманием рассматривал бунтарей. Их поднятые руки как бы говорили: «Смотри, Эдуард Шустов, мы – не рабы! Мы тоже птицы». В голове Эдика мелькнуло: «Наверное, и на выборах они голосовали за меня», но теперь это все было неважно.
Увольнялся Шустов по собственному желанию. Действительно по собственному. Никто не собирался его выживать. Директор чувствовал себя победителем и был вполне доволен. С Эдиком просто опять перестали считаться. Перспективы личного развития не просматривались… Словом, Эдик
