ружье. Что приключилось с малышом? Не берет грудь и все время плачет…»
Сидя на камне у входа в хижину, Омонте смотрел на тени гор, тающие в вечернем сумраке. Солнце скрылось, и сразу же вырвалась на простор стая ледяных ветров. Свистя и завывая, вползали они в шахту, разбегались по горным склонам. Жена легла спать. Ночной мрак сгущался, сдвинув горы в единую плотную массу, и в черной тьме с воем носился ветер, заглушая плач охрипшего от крика ребенка.
К двум часам дня непокорные тени забились в глубь ущелий среди скалистых утесов, озаренных голубовато-стальным солнечным светом. И только вдали одна-единственная вершина, накрытая тенью черной тучи, отливала темно-фиолетовыми тонами, резко отличаясь от желто-красных склонов, как будто бездонное небо окрасило ее своей синевой.
Тахуара с самого утра работал в глубине штольни. Он. просверлил в скальном грунте два шпура, соединявшиеся в одной точке, и поднялся на поверхность спросить у Омонте разрешения на закладку динамита: взрывчатка теперь расходовалась с величайшей экономией. Но Омонте был внизу, метров на двести ниже, и занимался промывкой руды на берегу ручья. Стоя на тропинке у подножья горы, рядом с входом в шахту, Тахуара кричал и махал руками, но ни Омонте, ни помогавший ему индеец даже не подняли головы.
Тахуара отошел в сторонку и уселся было на солнцепеке, но, передумав, вернулся в шахту и, пройдя немного вглубь, прилег отдохнуть. Растянувшись на спине, он скользил взглядом по искореженным сводам штольни. Проникавший снаружи свет разбегался, спотыкаясь и прыгая по неровной поверхности, выделяя каждый выступ, каждую впадину. В одной точке, вправо по ходу жилы, цвет породы казался более насыщенным. Как в солнечном спектре, темный оттенок сгущался в одной определенной полосе. Тахуара проходил мимо этого места каждый день, но сейчас его привычные к темноте глаза заметили ранее ускользавшую от него особенность. Рядом стояла рудничная лампа. Он зажег ее и поднес поближе к своду, напряженно всматриваясь, словно хирург, изучающий рану. Опустившись на колени, он постучал молотком по камню, и после каждого удара какая-то неуловимая волна пробегала по его руке до самого мозга. Он ударил сильнее, но скала не поддавалась. Тогда он взял бур и, приставив его под острым углом к плоскости забоя, принялся бурить, сам, не сознавая, что делает. Внутри породы оказалось полое пространство, и это облегчило ему задачу. Об Омонте он и не вспомнил. Пошарив под рубахой, он достал хранившийся на животе динамит, схватил патрон, вставил в него запальный шнур, прикусив для верности гильзу зубами, и воткнул патрон в динамит. Он торопился. Вот динамитный заряд уже в скважине. Палкой он засунул его поглубже. Потом плотно забил отверстие камешками. Шнур висел, словно корень из земляного среза. Завернув в пончо молоток и лампу, Тахуара вынес все вместе с буром на поверхность. Потом вернулся, поджег шнур и, пригнувшись, бросился из шахты бегом.
Солнце на мгновение ослепило его. Постепенно он разглядел внизу два темных пятна, это были Омонте с индейцем, вокруг них кучами лежала земля. Видно было, как поблескивают на солнце два куска породы. Тахуара прислонился к откосу неподалеку от входа в шахту и стал ждать.
Прошло несколько секунд. И вдруг из глубин земли вырвался яростный хриплый рев и, прокатившись по безмятежно спокойным склонам, обрушился на Омонте, который в испуге поднял голову.
«Несчастный случай» — промелькнула у него тревожная мысль. Взрыв был неожиданностью.
Цепляясь руками и ногами за выступы, он стал торопливо карабкаться вверх. Индеец следовал за ним.
— Что случилось? — крикнул Омонте, добравшись до тропинки.
Тахуара, не отвечая, бросился в шахту. Появился еще какой-то пеон, из хижины вышли жена и дети. Омонте ничего не мог понять.
— Что случилось? — повторил он.
Наконец он подбежал к шахте, подождал, пока осела пыль, и нырнул в темноту. При свете лампы Тахуара собирал куски руды, выброшенные динамитом.
— Жила, тата, жила, — бормотал он.
Не произнеся ни слова, Омонте схватил несколько обломков и вынес их на дневной свет. Черные, блестящие, они так и сверкали на солнце. Дрожа от волнения, он вытащил еще несколько кусков. Рот его растянулся не то в улыбке, не то в судороге, дыхание прерывалось. Все, все тяжелые куски породы, мерцая темными отсветами, переливаясь звездным блеском, сияя, словно метеоры, излучали и дарили Сенону Омонте весть ослепительную, как озарение: индеец Сиско Тахуара открыл богатейшее в мире месторождение олова.
VI
Жила
1546 год. В этом году продолжалась закладка города и добыча драгоценных металлов из большой горы… слава о ней распространялась по всему королевству Перу… и это чудо богатства стало обогащать людей.
Из чего же сделана статуя горной богини? Из золота, серебра или олова?
Она — из породы, в которой семьдесят пять процентов составляет олово.
Омонте показал рудник Эстраде. Нагнувшись, он поднял кусок породы, которую выносили пеоны из шахты.
— Вот в этой — сорок процентов. Но дальше по ходу жилы содержание олова достигает семидесяти пяти. Там руду можно просто укладывать в мешки. А остальную — дробить, и даже без промывки получим от сорока до шестидесяти процентов.
— Невероятно!
— Все образцы, которые я доставил в Оруро, показали такое содержание металла.
— А мощность жилы?
— Мощность? Ха-ха… Вара с четвертью! Сами увидите.
Они спустились в шахту. При свете фонаря Эстрада разглядывал сквозь желтые очки обнаженную породу.
— Видите? И это не гнездо. Она идет все дальше и дальше. Мы двигались почти параллельно, по ходу той паршивой жилы.
Они вышли из шахты, продолжая беседу.
— Новость уже разнеслась повсюду. Теперь необходимо организовать вывоз и выиграть тяжбу. Ясней ясного, что Артече не захочет выпускать из рук жилу мощностью в вару с лишним. Будем бороться за жилу. Я — в Оруро, вы — здесь.
— Здесь без оружия не обойтись.
— Разумеется. Для этого Сентено и рекомендовал мне вас. Надо быть начеку. Завтра мне доставят шесть армейских ружей.
— Почем?
— Дорогонько… По пятьдесят песо.
— У меня есть еще «ремингтон».
Эстрада остался на руднике управляющим. Антония с сыновьями переселилась в Унсию, а Омонте отправился в Оруро. В Чаянте Эстрада вербовал бурильщиков и рудокопов, суля им крупные заработки, заставляя правдой и неправдой соглашаться на свои условия.
Кругом строились новые хижины; в одной из них, самой просторной, расположилась пульперия: весы, мешки
