class="p1">В тот же миг он очутился на земле и скатился на несколько шагов вниз. Второй человек, тот, что молчал, ударил его кулаком в ухо.
— Черт тебя подери, франт дерьмовый! Дерись, как мужчина! — заорал Омонте. Он вскочил и бросился на бородатого, но камешки осыпались у него под ногами, и он упал на руки. Лежа на земле, он увидел высоко над собой людей на фоне синего неба, они били его ногами в бока. Он опять покатился вниз, но на этот раз вскочил и взял в руки лом. Тогда незнакомцы бросились бегом вверх и, выхватив пистолеты, выстрелили несколько раз в его сторону. Он отступил назад, держа лом в руке.
— Подойди, попробуй, метисская свинья, мать твою так!
Чувствуя себя под защитой оружия, они пнули ногой межевой знак и выпустили еще несколько пуль в воздух рядом с Омонте. Он ушел, держась за распухшее ухо, сердце у него бешено колотилось.
Истерзанные тучи медленно истекают кровью, превращаясь в свинцово-серые призраки, и бесконечно печальные сумерки, спускаясь над нагорьем, прокрадываются в дома грязного и мрачного города Оруро. Неторопливо вползают они в дверь, сгущаются по углам, стелются по полу, заволакивают потолок, оставляя на виду лишь жалкую койку, где прикорнула женщина рядом с больным ребенком. Вот женщина встала, скользнула как тень в угол, чиркнула спичкой и поставила зажженную свечу перед стеклянным колпаком, где среди искусственных цветов улыбался младенец Христос.
Пламя свечи превратило неверные сумерки в глубокую ночь — еще одну ночь у постели старшего сына, болевшего черной оспой. Глядя на мерцающий огонек, донья Антония решилась наконец написать мужу.
«Арнольдо заболел оспой. Он уже поправляется, но было время, когда я не надеялась спасти его. У бедняжки все лицо в струпьях, ведь это была черная оспа. Слава богу, Тино не заразился, сеньора Рамос взяла его к себе. Но я так беспокоюсь за Арнольдо. Неужели он останется рябым? Мальчик похудел, похож на мышонка и все волдыри расчесал. Я молюсь святой деве рудничной, чтобы поскорее прошли эти страшные дни, и еще я очень беспокоюсь о тебе. Как ты там живешь, один на этом проклятом руднике? Мне пришлось продать кое-что из вещей и заложить серьги, выручила двести песо, и все они до последнего сентаво ушли на лекарства. Вот я и подумала, не вернешься ли ты сюда на место смотрителя рынков, оно сейчас свободно. Сеньор Боттгер проверил твою сделку с Уачипондо и говорит, что ты его обманул».
Через несколько дней она получила ответ:
«Скажи дону Рамосу, чтобы в счет тридцати кинталов руды, которые я ему посылаю, он дал тебе двести боливиано и что дела в руднике идут на лад. Эти двести боливиано употреби на покупку динамита, масла и коки по прилагаемому списку. Купи также ружье».
Как только Арнольдо поправился, Антония купила у бывшего бойца «федеральной революции» старый «ремингтон», запаслась всем необходимым и в повозке отправилась до Мачакамарки.
Там ее встретил Омонте. Женщина была истощена, обсыпана веснушками, но ее пухлая нижняя губка выглядела, как всегда, соблазнительно. Она уселась на мула, ребятишек устроили на ослике в притороченных к седлу корзинах, на второго мула сел Омонте, ружье, тюфяк и припасы навьючили на ослов, и все семейство двинулось из Мачакамарки к руднику. Еще не оправившийся после болезни мальчик с обостренной, как у всех выздоравливающих, восприимчивостью озирался вокруг, пораженный зрелищем скалистых громад, одна за другой возникавших перед ним, пока ослик неторопливо карабкался вверх по горному склону. Путники чувствовали себя песчинками, затерянными в первозданном хаосе среди фантастических каменных уступов. Но вот наконец далеко вверху показалась горсточка соломенных крыш.
— Вот там, смотри! Вон там наша шахта. Видишь?
Почти сразу за тем выступом — маленькая дырочка. Видишь?
За поворотом открывался вид на деревню Льяльягуа, словно вбитую в горный откос. Издали она казалась ничтожным наростом, творением природы, а не человеческих рук; вблизи ее крытые соломой лачуги походили на табунок лохматых осликов.
Кружа среди гор, дорога шла на Унсию, а оттуда уже поднималась вверх, до самого лагеря.
Прежде всего пришлось расширить каменную хижину. Очаг Антония устроила под открытым небом и готовила там еду для мужа и сына. Распределение продуктов и коки между рабочими она также взяла на себя. Старший сын, не чувствуя холода, бегал босиком из хижины в шахту и обратно, а младший еще не умел ходить и сидел, на индейский лад, за спиной у матери или мирно спал между мешком с мукой и ящиком с динамитом. В хижине всем приходилось гнуться в три погибели — каменная кладка без раствора не позволяет возводить высокие стены.
Работы на руднике продолжались, но проходку вели только горизонтально. Вести шахту вглубь оказалось слишком трудно, не хватало воротов, чтобы выбрасывать наверх землю. Бурильщик, пробурив шпур в скальном грунте, давал знак подрывнику и Омонте. Омонте, спустившись в штольню, вручал им нужное количество взрывчатки. Потом все спешили наверх и замирали в ожидании чуда.
Глухо гремел взрыв, и Омонте бросался в глубь штольни. Ползая на четвереньках, он собирал в мешковину куски породы, тащил их на свет и разглядывал один за другим.
— Вот еще, тата, — говорил Тахуара, показывая другие обломки.
Омонте вертел их в руках, разбивал молотком, прикидывал на вес, вглядывался в блестки металла.
— Все то же. Самое большое — десять процентов.
Уныние снова овладевало им, он то метался по горным склонам, то, спустившись в старую шахту, исследовал с рудничной лампой в руке немые недра горы, и они заражали его безмолвным отчаянием. Его жесткие волосы стояли торчком, словно колючие нити сланца, редкая бородка походила на горную траву, покрасневший нос и обветренные скулы стали шершавыми, как песчаник.
Все обитатели лагеря ходили в отрепьях, коченели от холода в тени, покрывались ожогами на солнце. У Арнольдо отшелушилась воспаленная после оспы кожа, он поздоровел и загорел на горном воздухе. Тино кашлял, мать растирала ему грудь салом и, вместо всяких лекарств, поила настоем коки.
Главное — бур и динамит. На последние заказы продовольствия и взрывчатки ушли все деньги. Металлическая пить жилы вилась в глубине штольни, из которой по очереди выходили измученные, мрачные пеоны.
— Как дела, Сиско? Стала получше жила?
— Нет, тата. Мертвец прячет ее…
— Может, начать проходку из другой шахты…
— Нет, тата. Жила тут.
День угасал, заливая мертвенным серым светом безрадостный горный пейзаж.
«Двое пеонов сбежали. Осталось всего три динамитных заряда. А потом что? На вершине горы опять видели тех злодеев… Но теперь все по-другому. Со мной жена, дети и
