четвертое. Стала надоедать мне эта канитель. Даже известные из литературы примеры не помогают. Думаю, у конандойловского вора интерес был — он охотился за карбункулом. Остап Бендер и поп Федор мечтали в стульях найти бриллианты. А что я ищу? Какое сокровище? Вспомнишь про него — плюнуть хочется!
Однако терплю, продолжаю нянчить тюки. С доярками балагурю:
— Вас, девчата, жалко: боюсь, как бы вы проволокой свои ручки не порезали.
Они хохочут:
— Верно подметил! У доярок да у свекловичниц самые нежные руки.
— Так у вас же электродойка!
— Доим научно. А вот коровам хвосты подчищать аппарата пока нету. Видишь, навозу сколько. Дед Игнат не справляется — прихварывать стал.
Я понял намек. Взял вилы, ознакомился немного с ихним коровьим цехом. Девчата правы. Механизаторам тут дел еще хватит!
Спустя, может, неделю таскаю я сено в ясли, а жена ко мне с несуразной просьбой:
— Пособи, Вася, доить.
Только этого не хватало! Обратил все в шутку, кое-как отбоярился.
Еще денька через два она опять за ту же песню:
— Пособи, Васек! Я освобожусь раньше, дома что-нибуль лишнее сделаю. Может, рубаху тебе дошью.
Вот лисичка! Знает, что мне хочется новую рубаху. «Э, — думаю, — была не была!» Пошел к ним в дежурку, вымыл руки с мылом. Очень не хотелось облачаться в халат, но тут уж никуда не денешься — закон.
Роза быстро мне тесемочки сзади завязала, ведет к своей группе коров, попутно все показывает, объясняет, ну прямо как на экскурсии. Для убедительности вложила мои пальцы в резиновые присоски. Чую — тянет. Она говорит: «Вакуум». Впервые от нее такое слово услышал, вроде и сама показалась какой-то иной.
У меня ко всякой технике есть способность. А эти колпачки корове к вымени прикладывать — ничего мудреного. Освоил! Надеваю и снимаю самостоятельно, а тугососых Роза вручную додаивает. Закончили со своей группой и еще соседке чуток помогли.
Стали мы каждое утро вместе работать. К тюкам я сделался совсем хладнокровный, думаю: «Не такие они, наши женщины, пугливые, ничего с ними не приключится». А «вакуум» меня больше и больше засасывает, то одно, то другое хочется на ферме наладить. С мотористом электродойки систему труб проверили, все узлы подтянули.
Роза по осени в совхоз ездила, на практику, что ли. После стала мне рассказывать, какой там доильный зал: коровы входят в одни двери, а в другие выходят. Я тогда посмеялся: «Это, — говорю, — кинотеатр, а не коровник. Нам архитектурные излишества не нужны, нам давайте молока побольше». Она обиделась и замолчала.
А теперь мы с нею на тему этого коровника говорим не наговоримся. И какие выгоды от беспривязного содержания. И что такое подсосный метод. И строить ли нашему колхозу доильную площадку «елочка» или уж сразу «карусель».
Я хоть не видел ни той, ни другой, голосую за «карусель», поскольку новейшая техника. Но не поддразнить не могу.
— Не получилось бы, — говорю, — головокружение у доярок или... у коров.
Роза больше не обижается. Посмеялась...
Так и идут день за днем. Скотник дед Игнат стал ко мне пристально приглядываться. Как-то говорит:
— Может, оформишься, внучек, на мою штатную должность? Мне пора на пенсию.
Женщины ему возражают:
— Нет, мы Василия не уступим. У нас скоро Таня пойдет в декрет. Назначим его подменной дояркой.
Дождался, обабили! Выскочил я из коровника, чтобы не ругнуться при жене. Если бы не она, не сдержался бы. Но с Розой у нас уговор: никаких «выражений»!
Постоял на морозце, охолонул. Вхожу в тамбур, люди меня не видят, а я слышу конец разговора. Зоотехник Андрей Иванович — вся эта сцена при нем разыгралась — укоряет женщин:
— Первый в колхозе парень-дояр, это же понимать надо, ценить! А вы, пересмешницы...
Потом, должно быть, меня в дверях заметил, добавляет погромче:
— Как думаете, товарищи, не подсказать ли нам правлению: вынести благодарность доярке Розе Коняхиной, что приворожила мужа не только к себе, но и к своей профессии?
Женщины в ладоши захлопали:
— Подсказать, подсказать!
Взглянул я на Розу. У нее щечки горят, глазки блестят — довольна. А когда она довольна, разве я могу сердиться!
В общем, труды мои заметили все, кроме, кажется, Матрены Федоровны. Она приедет на ферму, с женщинами беседует, а мне поклонится молча, и дело с концом. Будто это в порядке вещей, что я тут хлопочу, да еще с пяти утра.
Стало меня нетерпение разбирать: когда же председатель поинтересуется моим доярством? Наконец дождался! Тащу однажды в коровник охапку сена. Она остановила меня и спрашивает, да так заботливо, сочувственно:
— Ну что, Вася, нашел ужака?
Я опешил. От неожиданности отвечаю с полной серьезностью:
— Нет, Матрена Федоровна, как сквозь землю провалился.
Она потянула меня за край воротника и шепчет на ухо:
— А я тебе еще тогда хотела сказать: непременно должен вылезти, раз он из собственной шкуры вылазит.
И пошла к дояркам. Не улыбнулась, даже бровью не повела.
Любит наш председатель пошутить!
УЧИТЕЛЬ ЧЕРЕМУХИН
Очерк
Председатель колхоза «Память Кирова» Матрена Федоровна Тимашова с потемневшим от горя лицом сидела в правлении и по телефону просила кого-то прислать из Боброва духовой оркестр. Ей, видимо, отказывали, ссылаясь на то, что в колхозе есть свой, самодеятельный. Тимашова настаивала:
— Наши ребятки, кроме «Вы жертвою пали», еще ничего не умеют. А нужны Шопен, Моцарт...
Голос человека, говорившего на том конце провода, вдруг отчетливо загудел на всю комнату:
— Да что за особа такая? Что вы там, генерала, что ли, хороните?
— Хороним народного учителя, — ответила Тимашова.
— Народного? — недоверчиво переспросил рокочущий голос. — Разве по вашей школе присваивали?
— Мы ему присвоили. Народ, — сказала Тимашова и захлебнулась слезами.
Должно быть, ее плач отдался резонансом там, в служебном кабинете.
— Ладно, — пообещал смягчившийся голос, — будет вам Шопен. Только не задерживайте. В девятнадцать ноль-ноль во Дворце культуры вечер танцев.
...Двое мужчин внесли в правление красный бархатный занавес, снятый в клубе.
— Куда его, Матрена Федоровна?
— Сюда-то зачем? Сразу грузовик и застелем. — Она тяжело поднялась с места, медленно пошла к двери.
Хоронили Черемухина всем селом. Почти каждый здесь — его ученик. Одни еще молодые, у других уже дети институты кончают.
Отстучали по крышке гроба комья стылой ноябрьской земли. Легли на выросший холм венки из сосны и живая алая герань из колхозных горниц.
Смолкла медь оркестра.
