Мне кажется, милый Арсений, это то, что им нужно», – с грустной улыбкой говорил ученику пожилой француз, положив руку с длинными иссохшими пальцами на плечо воспитанника. Мальчик был искренне благодарен французу за такое обхождение, ибо ничего подобного другие учителя – сплошь японцы – себе не позволяли. Французский давался легче еще и потому, что многое Арсюша помнил из русского детства. Еще там, во Владивостоке, когда он был совсем маленьким, мама часто читала ему французские сказки, тут же переводя их на русский, пела французские колыбельные. Сама воспитанная во французской школе для девочек в Сеуле, она, как только теперь начинал понимать ее сын, в душе была больше европейкой, чем восточной женщиной. Только рождение долгожданного и позднего ребенка поместило ее внутрь большого корейского дома, где она беспрекословно выполняла волю в общем-то доброго, но абсолютно традиционного и дальневосточного по менталитету мужа. В частых письмах к Арсению сквозили ее любовь и постоянное беспокойство о нем, хотя она и старалась не показывать его слишком явно. Тем не менее сын все чувствовал и все понимал. Со временем у него стало возникать ощущение, что он, как и его мать, принадлежит не только восточной, но и другой – не вполне понятной, малознакомой, но явно более широкой и загадочной культуре, культуре даже не европейской, а шире – мировой. И от этого ощущения, и оттого, что иностранные языки ему давались легче, чем всем его товарищам, и из-за роста – с самого начала он был выше всех в классе и оставался таким до сих пор – Арсений Чен чувствовал себя необычным человеком.
Это одновременно и сладкое, и тяжелое, но совершенно точно никакими средствами не изживаемое чувство собственной исключительности; бремя необычного человека потом всегда вело его по жизни. Он привык к нему, использовал его, лелеял, но делал это скорее механически, по привычке, выработанной тогда – в колледже Кёику. Именно здесь, несмотря на свой юный возраст, Арсений ощутил и впервые осознал себя не таким, как все. Пусть и в чем-то уступающим другим своим сверстникам – в математических способностях, в знании японского языка (да и то лишь поначалу) или в богатстве родителей, дававшем старшеклассникам возможность уверенно поглядывать в сторону прекрасных гейш из Симбаси, но все же превосходящим их в чем-то главном, тайном и пока еще не открытом. Это было непростое ощущение, и с осознанием его сразу стало тяжелее жить. Арсений видел, что каждый раз, когда ему не удается удержать это внутреннее ощущение аристократизма в себе и оно становится заметно однокашникам и даже сэнсэям, это вызывает плохо контролируемую волну ненависти в них. Быть не таким, как все, в японской школе было тяжело. Особенно если ты не такой, как все, не только внутренне, но и внешне, а корейцы только для иностранцев на одно лицо с японцами. Для того чтобы действительно слиться с ними, Арсению понадобились годы. Он научился ходить, как японцы, немного косолапя и волоча ноги при каждом шаге, будто обуты они были не в штиблеты, а в деревянные сандалии гэта, готовые свалиться с ноги в любой момент. Научился слегка сутулить плечи и подергивать шеей в готовности к ежесекундным поклонам, которые оказались не менее важным средством общения, чем язык, и от которых жутко болели по ночам шея и плечи. Научился подчеркнуто эмоционально реагировать на фразы товарищей и тут же забывать о них, оставляя в памяти только нужное. Он научился играть японца. Играть так, что сами японцы, учившиеся с ним и учившие его, скоро не могли вспомнить, что этот парень был корейцем, приехавшим из далекой ледяной страны России.
Обычных для Японии издевательств в школе, а они должны были стать непременным условием существования не такого, как все, мальчика, Арсений избежал. В самом начале спасло то, что он находился под особым контролем наставника класса, как прибывший на учебу иностранец. Когда он отказался от попечителя, пришлось пройти проверку на твердость духа. Один из старшеклассников, которые младшими учениками почитались почти как боги и чье слово было для них почти священно, проходя мимо маленького Арсения, щелкнул его по носу и назвал «длинноносым иностранцем». Чен был готов к этому, потому что успел познакомиться с местными нравами и давно ожидал чего-то подобного. Уже потом, размышляя над случившимся (а такую привычку выработал маленький Чен с самого раннего детства, когда понял, что часто не успевает подумать перед тем, как что-то сотворить, а стало быть, надо об этом подумать хотя бы потом), Арсений пришел к выводу, что ничего обидного в словах старшеклассника не было. Да – иностранец, да – длинноносый. По чести говоря, отличить юного корейца из России от его японских однокашников было тогда уже не под силу непосвященному человеку, и об иностранном происхождении Чена просто знали, а не замечали его – в глаза-то оно не бросалось. Так что длина носа тут была уж точно ни при чем. Но среди стремящихся казаться одинаковыми японцев выделение ученика из общей массы выглядело оскорбительно. Внутренний аристократизм – это одно, но, когда тебе говорят, что ты не такой, как все, это означает только, что ты никчемный, ущербный, плохой. Других вариантов нет, и, конечно, этот унизительный щелчок был провокацией, проверкой на смелость. Но тогда Арсений обо всем этом подумать не успел – так быстро он схватил стоявшую в углу метлу и, с отчаянным криком ударив ее черенком как копьем обидчика в живот, тут же развернул свое импровизированное оружие и нанес второй удар жесткими ветками в ухо. Взревев от неожиданности больше, чем от боли, старшеклассник развернулся и… во всю прыть помчался через школьный двор, а маленький кореец погнался за ним, потрясая своим ветвистым «копьем». Только слезы обиды и ярости, застилавшие глаза, не позволили ему догнать обидчика, чтобы окончательно опозорить его. Впрочем, и сделанного было больше чем достаточно. Инцидент случился на виду у всей школы и принес Арсению избавление от всех возможных будущих проблем, связанных с его неяпонским происхождением. Обидчик же был наказан директором школы дважды: и за издевательства, и за позорное бегство от младшего и слабого, пусть и высокого не по годам ученика.
Чуть позже выяснилось, что высокий рост и сильный характер Арсения Чена сопровождала отличная выносливость и незаурядная физическая сила. На занятиях дзюдо, где до сих пор царствовали коренастые, тумбообразные мальчики с короткими кривыми ногами и руками-клешнями, нескладный, длинноногий, но жилистый, быстрый и, главное, очень умный, Чен стал быстро одерживать победы в схватках-рандори, навязывая противникам придуманный
