благополучно добрался до второго этажа и скрылся в коридоре, она облегченно вздохнула.
В восемь — Инга уже собиралась уходить домой — к хостелу подошел автобус, чтобы увезти хор на репетицию и фестиваль. Дамы и мужчины, строгие и немного торжественные, проходили мимо Инги, направляясь к выходу. Она смотрела на них с изумлением: неужели это они гуляли ночью в квир-клубе и пировали в пижамах на кухне?
Из ступора ее вывел замыкающий, тот самый, который заявился три часа назад с бутылкой в кармане.
«Totus mundus agit historionem, — с улыбкой произнес он, проходя мимо Инги. И видя, что перевод столь сложного латинского изречения ей не под силу, смилостивился и добавил, — весь мир играет комедию».
«Это уж точно», — согласилась про себя Инга.
Довольный собой, Николай Евграфович поставил точку.
«Да, весь мир играет комедию. Но найти и сыграть в ней свою роль — это искусство», — добавил он, слегка переиначив Ницше[17].
Глава 21. Пейзаж с руинами
Николай Евграфович чувствовал, что роман выходит на финишную прямую, хотя до финала еще и далековато. А главное — как до него добраться? Даже если очертания эпилога уже весьма ясно просматриваются, путь к нему ведь не должен походить на первоклассное шоссе с еще витающим в воздухе запахом горячего асфальта и ослепительно белой разметкой. Нет, нет, Николай Евграфович вовсе не жаждал увидеть широченные трещины и бездонные выбоины на автотрассе. Но для его повестования больше подходит лесная дорога, забытая богом и редко посещаемая грибниками. Он закрыл глаза и попытался восстановить во всех деталях их семейный поход за грибами.
Тогда он проблуждал час по лесу, нашел две сыроежки и понял, что представления не имеет, в какую сторону идти, чтобы выбраться к машине. Лесная дорога, на которую он набрел случайно, привела его в конечном счете к искомому шоссе, правда, в кимометрах трех от машины. Но это уже мелочи. Сейчас он сидел и вспоминал ту благословенную дорогу: лужу размером с маленькое озерцо, в котором безмятежно отражалось синее небо, неожиданно выглянувшую из-под опавших листьев игривую сыроежку на обочине, лежащее поперек дороги замшелое трухлявое дерево, видимо, поваленное ураганом еще в прошлом веке.
Николай Евграфович вспомнил, как добравшись наконец до машины, где его уже поджидало встревоженное семейство, рассказывал о своих приключениях в лесу и наблюдал, как у детей (тогда еще только вступающих в турбулентый пубертат) округлялись глаза и открывались рты. Еще бы! Ведь их папа собрал целую корзину первоклассных белых и подберезовиков. И совсем недалеко от того места, где они с мамой беспечно заглядывали под листочки и шумно радовались каждому обнаруженному грибочку, из кустов орешника на папу неожиданно вышел матерый кабан, и их папа бесстрашно начал уводить его в глубь леса, бросая за собой драгоценные белые и подберезовики. Зверь послушно шел за ним как ручной. Но вот, когда папа в очередной раз пошарил рукой в корзинке, она оказалась практически пустой — на дне сиротливо лежали только две сыроежки. Ситуация могла стать опасной. Кабан нетерпеливо топтался поодаль в ожидании очередной порции съестного. И их отчаянно смелый папа, произнеся магическое «мы с тобой одной крови, ты и я», объснил зверю, что он отдал ему все грибы и в подтверждение своих слов показал пустую корзину. Кабан оказался очень понятливым и вежливым. Он громко хрюкнул, вроде бы благодарно, повернулся и исчез в зарослях. Папа помахал рукой ему вслед, подхватил корзину и заспешил к шоссе.
Дети, хотя и были потрясены рассказом, но тень недоверия все же осталась, и они обратились к гуглу. Николай Евграфович, не будучи силен в зоологии, с тревогой ждал, что ответит всемирная паутина. К счастью оказалось, что кабаны действительно осенью не брезгуют грибами, и две сыроежки из корзины Николая Евграфовича заняли почетное место наверху всех собранных грибов.
Он вздохнул: что-то его семейство загостилось, пора бы уже и вернуться. Но поток грустных мыслей был перекрыт в источнике: раздался телефонный звонок. Николай Евграфович поспешно схватил мобильник в надежде, что звонит жена или кто-то из детей, но — увы — в ухо загудел отнюдь не бархатный баритон Алексей Константиновича.
— Знаю, что ты очень занят: сессия скоро, да и, наверное, очередное лоскутное великолепие творишь, но удели и мне минут десять своего наидрагоценнейшего времени.
После этого церемонного вступления он перешел к делу.
— Собираюсь проводить эфир. Даже серию задумал. О периодически вспыхивающем интересе к античности. Вот сделал подборку иллюстраций. Может взглянешь? Будет ли интересно, так сказать, широкой аудитории?
Николай Евграфович понимал опасения приятеля, которого современный образовательный уровень время от времени ввергал в один из семи смертных грехов — уныние.
— Уверен, что все будет хорошо, и твой эфир получит миллион лайков, — бодро заявил Николай Евграфович. — Конечно присылай. Посмотрю с удовольствием.
Подборку Алексей Константинович составил со вкусом, знанием дела и, так сказать, целевой аудитории. Если бы много лет назад Николаю Евграфовичу встретился бы такой преподаватель, он бы, наверное, тоже погузился в изучение истории. Сейчас же он сидел перед компьютером и рассматривал фотографии старинных гравюр и картин и современных городских пейзажей, стараясь их видеть глазами среднестатистического, т. е. не очень радивого, студента. Он благодушно и в меру заинтересованно, щелкал «мышью», пока не добрался до картин Робера[18]. Эти золотисто-охристые пейзажи можно было рассматривать бесконечно, Их удивительный мир, где люди живут обычной жизнью среди величественных таинственных руин, завораживал. Они немудряще обживали гигантские развалины: городили неуклюжие загоны для скотины у подножья огромных античных статуй, обустроили портомойню в полуразрушенных термах, сушили бельишко, незатейливо натянув веревки среди руин грандиозных построек. В этих картинах было нечто загадочное: люди копошились у подножий клоссальных коллонад и акведуков, но как бы не замечали их и жили своей простецкой жизнью. Однако они не вызывали ассоциации с суетящимися муравьями, их жизнь, их заботы были такими же значительными, как и деяния древних, запечатленных в циклопических каменных творениях.
Чем больше Николай Евграфович вглядывался в это удивительное соединение двух миров, тем больше он понимал, сколько загадок в жизни каждого человека. Когда он досмотрел подборку до конца, он знал, что уже сделал первые шаги по лесной дороге своего романа.
Инга потянула на себя огромную бронзовую ручку. Резная дубовая дверь нехотя поддалась и открала путь в мир, наполненный ослепительным солнцем и круговертью красок. Инга оставила позади прохладные гулкие залы Национального музея и вышла на площадь. Внизу на монументальных ступенях по-свойски расположились продавщицы цветов, окружив себя банками
