доказательство неудовольствия Тэра окончательно убедило Мускву в том, что взрослые медведи не расположены терпеть общество медвежат. Результатом этого открытия было заключение перемирия между ним и Пипунескусом, которое длилось всю ночь.
Тэр и Исквау ушли недалеко. За всю ночь они не отошли от подножия горы дальше двухсот — трехсот ярдов. Поэтому Мусква воспользовался случаем и отдохнул. Но поспать по-настоящему так и не пришлось, он по-прежнему упорно держался своего решения не упускать Тэра из виду. Весь следующий день Исквау и Тэр не выходили из зарослей.
Как только наступило утро, Мусква пустился на промысел. Сочная молодая трава была ему, конечно, по вкусу, но ей одной сыт не будешь. Он видел, что Пипунескус роется в мягкой земле у самого ручья, и в конце концов не выдержал и прогнал его от недорытой ямки, взяв дальнейшие поиски в свои руки. Покопавшись еще немного, он вытащил из земли белую луковицу.
Подобного лакомства ему еще не попадалось — даже форель не шла ни в какое сравнение с ним. Это было самое вкусное из того, что ему доводилось пробовать, если не считать рыбу. Луковица эта — корень клейтонии, и если с ней можно было хоть что-нибудь сравнить, то, пожалуй, только кандык. Клейтонии росли здесь в изобилии, и Мусква без устали откапывал их корни, пока лапы не разболелись не на шутку. Но зато и наелся уж в полное удовольствие.
Тэр еще раз оказался невольным виновником драки Мусквы с Пипунескусом. Уже к вечеру, когда оба взрослых медведя лежали рядышком в зарослях кустарника, Тэр вдруг ни с того ни с сего разинул свою огромную пасть и издал низкий, протяжный, раскатистый рев, очень похожий на тот, который прозвучал, когда он задрал насмерть черного медведя. Исквау подняла голову и стала громко вторить ему. Оба они делали это в самом великолепном расположении духа и испытывали во время этого дуэта полное блаженство. Почему медведи у себя на свадьбе находят удовольствие в дуэтах, от которых кровь стынет в жилах, остается тайной, и объяснить ее, пожалуй, могут только сами медведи.
Рев длился с минуту, и Мусква, который лежал возле кустарника, решил, что пробил славный час — Тэр приканчивает мамашу Пипунескуса. Глаза медвежонка мгновенно отыскали неженку. На беду себе, Пипунескус в это время крался по опушке кустарника, и Мусква не дал ему и рта раскрыть.
Черной молнией кинулся он на Пипунескуса и сбил того с ног, как маленького ребенка. Несколько минут они кусали, колотили и царапали друг друга. Вернее, все это делал главным образом Мусква, так как Пипунескус тратил свои силы в основном на вопли. Наконец большой медвежонок вырвался и опять пустился наутек. А Мусква загнал его в кустарник, выгнал оттуда, прогнал до ручья и обратно, заставил мчаться вверх по откосу, а потом вниз и преследовал, пока сам не выбился из сил и не свалился с ног.
И в это самое время Тэр вышел из чащобы. Он был один.
Казалось, Тэр впервые после позапрошлой ночи обратил внимание на Мускву. Он повел носом в одну, а затем в другую сторону, повернулся и пошел прямо к тем дальним склонам, с которых они спустились сюда вчера днем.
Мусква обрадовался, но был и озадачен этим. Очень уж хотелось ему забраться в чащу кустарника и порычать там, подергать за шкуру медведицу, которая, без сомнения, лежит там сейчас бездыханная, а заодно добить и Пипунескуса. Но, поколебавшись немного, Мусква припустился за Тэром.
И вот он снова шагает по пятам за гризли.
На этом и кончилась семейная жизнь Тэра и первая битва Мусквы. И снова они бредут на восток, навстречу самой страшной опасности — опасности, от которой никуда не уйдешь, которая смертельна.
Немного позже вышла из кустарника и Исквау. Так же как и Тэр, она принюхалась к ветру. Затем повернула в, противоположном направлении и не спеша, уверенно двинулась вверх, навстречу закату. За ней бросился Пипунескус.
14. ПОЯВЛЕНИЕ СОБАК
Дойдя до склона, ведущего к сбросу, который разделяет две долины, Тэр повернул на юг, по направлению к тем местам, милях в восемнадцати — двадцати отсюда, где был убит черный медведь.
Мусква полагал, что они с Тэром надолго распростились с Пипунескусом и его мамашей. Но самом же деле Тэр испытал пока еще только первые радости медвежьего медового месяца. Теперь он удалялся, чтобы побыть наедине, поразмыслить и подкормиться. Да и Исквау тоже, хотя она и двинулась прямо на запад, еще не возвращалась к себе. Скорее всего, послезавтра, если судьба не вмешается в это дело по-своему, они встретятся снова и на следующее утро или к вечеру следующего дня опять расстанутся. Так их встречи будут повторяться в течение двух недель, а то и месяца, пока Исквау не станет неприветливой и злой. Тогда она отправится к себе до следующего года, и не исключено, что ее последнее «прости» окажется увесистой оплеухой, которую она залепит Тэру. Но замыслы живущих на земле то и дело рушатся самым плачевным образом. Судьба, которой предстояло стать между ними, в этот момент мчалась на лошадях по долине.
Эту первую, сверкающую звездами ночь после разлуки с Исквау и Пипунескусом огромный гризли и медвежонок с рыжей мордочкой пробродили без сна. Тэр не стал охотиться. Он взобрался по крутому склону вверх, а затем по глинистому откосу расщелины спустился к подножию горы и вышел на зеленую лужайку, густо заросшую кандыком. Это четырехлепестковый цветок на тонком, высоком стебле, с двумя листьями, как у лилии, и сладким луковицеобразным корнем. Всю ночь Тэр выкапывал и ел эти корни.
Мускве, который до отвала наелся клейтонией, есть не хотелось. И так как днем он, если не считать драки, только и делал, что отдыхал, то ночь, сияющие звезды, красавица луна показались ему восхитительными.
Луна взошла около десяти часов, и такой огромной и великолепной медвежонок не видел ее еще ни разу за всю свою недолгую жизнь. Свет ее, стекая с горных вершин, как лесной пожар, охватил Скалистые горы таинственным красным пламенем. Вся низина реки была освещена почти как днем. Небольшое озеро у подножия горы тихо мерцало, а питающие его ручейки, которые сбегали с гор из-под тающего на высоте тысячи футов снега, низвергались вниз сверкающими каскадами, в которых лунный свет дробился и играл, словно это была искрящаяся алмазная россыпь.
Там и сям пестрели кустарник, пихты и ели, как будто нарочно высаженные здесь. На вершине заросшего зеленью склона горы,
