Тошка, Тошка… сегодня мне тебя очень не хватает! Ты бы легко и непринужденно превратил неудобную ситуацию в шутку, и все бы остались довольны.
Просить Олежек не решился, но его выручила Анжелка.
— Тю-у, — протянула она. — Толк будет, правда же, Олежек?
— Анжела! Зачем?.. — Катька, похоже, не врубилась в ситуацию, дурище благородное. — Так нельзя!
— Да ладно, весело же, — попробовала воззвать к Катькиному чувству прекрасного Лара.
— Нет, пусть уходит! — уперлась Катька.
Олежек совсем позеленел. Видимо, за подобные конфликты их тут не просто увольняют, а еще и штрафуют на стоимость почки.
— А, ну раз ты хочешь, чтобы его поперли с работы… — Анжелка пожала плечами. — Нехай прут.
— Не хочу, — Катька совсем растерялась.
— А раз не хочешь — то пользуйся. Для тебя ж заказали.
Бедная Катька еле сдерживалась, чтобы не подорваться и не сбежать. Останавливало ее, похоже, лишь то, что Олежек как раз стоял между ней и дверью.
— Кать, ну что ты, в самом деле, — вмешалась я. — Закрой уж свой гештальт, используй рыжика по назначению.
— По назначению?! — Катька снова запунцовела.
Боже, она что, с ним даже не трахалась?! Вот это я понимаю, девушка тяжелого поведения сотый левел!
— Ага, качество проверено, — подмигнула ей Анжелка. — Эй, рыжик, дальше сам. Не упусти шанс.
Честно говоря, я думала, что Катька не выдержит слома шаблона и сбежит. Но она вдруг махом опрокинула свой почти полный бокал и велела:
— Сюда, рыжик, — причем уверенно так, и похлопала по бедру: место.
— Й-ес! — завопили на три голоса Анжелка, Лара и Наташка.
Даже Бонни, с интересом наблюдавший сцену, одобрительно хмыкнул. А блондинчик подтолкнул Олежека, чтобы тот не тормозил. Хорошо так подтолкнул, так что Олежек чуть не сбил Катьку с ног, черт знает как извернулся — и грохнулся на колени.
Катька глянула на него, как на ядовитую змею, а потом на меня: и что мне теперь с этим делать?!
— А все, что тебе хочется, — подмигнула ей я.
— Если что, мы на вас не смотрим вот ни капельки! — смутила ее еще больше Наташка.
Катька попыталась отодвинуться от привалившего счастья, жаль, уже было некуда. Бедняжка. В смысле, бедняжка ее шаблон! Рвется, рвется, все никак не дорвется.
— Бонни, dolce mio! — позвала я на помощь тяжелую артиллерию.
Уже если Катька после стриптиза в исполнении Бонни не трахнет рыжика — значит, она вообще безнадежна. По мне, даже статуя Свободы, и та оживет и воспламенится.
Просить себя дважды Бонни не заставил. И вроде бы ничего не сделал, только кривовато улыбнулся, чуть изменил позу — и этого хватило, чтобы температура в ложе поднялась градусов на пять, а про Олежека забыли все, даже Катька.
Внезапно стала слышна музыка — что-то безумно романтичное и надрывное из «Скорпионс».
Бонни не смотрел ни на кого из нас. Он просто шел к столу, теряя по пути мокасины, надетые на босу ногу. Четыре шага, легкий прыжок на стол, пауза на два такта — ровно чтобы сердце успело замереть и забиться вдвое быстрее, едва он шевельнулся. Отстраненно, неловко и угловато, словно ни разу в жизни не танцевал и не раздевался. Словно заставляя себя стоять на месте… нет, не на столе, а на горящих углях. И в глазах его внезапно заплескалось одиночество и боль.
Чертов гений. Как он двигался! Ничего, совершенно ничего от привычного эро-шоу. Можно сказать, в его пластике сейчас совсем не было эротики — если бы от его ломких, не попадающих в ритм музыки движений не кипела кровь и не хотелось до потери дыхания коснуться, хотя бы просто коснуться его…
Когда он, наконец, сбросил рубашку, синхронно выдохнули не только девочки, но мальчики-профи. Возможно, от восхищения. Не знаю. Мне было на них начхать. Я видела только Бонни, слышала только его дыхание, ощущала биение его сердца… и его желание. Чертов больной ублюдок наконец-то бросил на меня единственный короткий взгляд: обжигающий сомнением, потребностью довериться — и осознанием собственной наготы и беззащитности.
Черт, как, как он это делает?! Он всего лишь чуть потоптался на столе и снял рубашку, а я уже сто раз успела пожалеть, что вынудила его, выставила на всеобщее обозрение, что отказалась его понять, что не люблю его достаточно сильно… чертово наваждение!
В горле пересохло, я глотнула шампанского — и едва не поперхнулась. Он сглотнул вместе со мной, приоткрыл рот, едва-едва, почти невинно, и тут же коснулся губ пальцами, неуверенно улыбнулся, рвано вздохнул… и словно вспыхнул.
Я уже видела это. Много раз. И все равно не привыкла. К этому нельзя привыкнуть. Не может человек вдруг стать текучим светом, тьмой и пламенем одновременно, беззащитным мальчишкой и демоном-искусителем. Человек не может. А Бонни Джеральд — может. Сейчас. Здесь. Для меня.
Он танцевал для меня. Он менял кожу для меня. Он отдавался мне на этом чертовом столе, и я чувствовала каждое его движение, каждый вдох, каждый удар его сердца. Чувствовала его сожаление и его боль от осколков рухнувшего мира. И страстно, без малейшей возможности отвести взгляд, хотела обнять и согреть.
«Согрей меня», — просили его руки, то неуверенно ласкающие напряженный живот, то отталкивающие кого-то невидимого, то ищущие опоры. «Согрей меня», — требовали искусанные губы и сжатые колени, изломанные плечи и упрямо вскинутая голова.
А потом… потом он на миг замер, словно его выключили посреди очередного завораживающе-ломаного па, дрогнул, снова посмотрел на меня — и с каким-то открыто-беззащитным лицом уронил джинсы себе под ноги, вышагнул из них обнаженным, возбужденным и, не отпуская моего взгляда до последнего, рухнул… нет, не рухнул — стек, обвалился, словно его подсекли. Сначала на колени, затем — ниже, еще ниже, борясь до последнего с неумолимой силой, пригибающей его к земле, и держась за мой взгляд, как за последнюю соломинку…
И на последних звуках песни закрыл глаза и уронил голову. Сдался. Покорился. И лишь сгорбленные лопатки торчали, как не развернувшиеся крылья падшего ангела… боже, какой же он! Больной ублюдок!
— Охереть… — восторженным шепотом прокомментировала Анжелка, шагнула к столу и коснулась его плеча.
Бонни даже не вздрогнул, лишь ресницы неуловимо шевельнулись.
За Анжелкой последовали Ната и Лариска, они тоже трогали Бонни, явно уже плохо соображая, где находятся и кто все эти люди вокруг. Еще бы. Они же — не статуя Свободы.
Бросив взгляд на Катьку (с трудом — оторваться от Бонни сейчас было равно подвигу), я увидела еще одну невероятную картину. Катька стояла, вцепившись обеими руками Олежеку в волосы, а он гладил ее ноги под юбкой и терся щекой о самое интересное место, при этом безотрывно глядя на Бонни… то есть до тех пор, пока Наташка не загородила ему весь обзор.
