машины. В умирающих сумерках постепенно меркли габаритные огни ветряных электростанций. Мир стряхивал с себя сонное оцепенение и готовился к очередному дню, а Рун и Амина глядели в окно и тихо, не торопясь говорили о чём угодно, лишь бы не о том, что будет дальше. Если бы время вдруг дало сбой и зациклилось на одной минуте, никто из них бы даже не удивился, потому что казалось, что это утро может и должно длиться вечно.
Но оно всё же заканчивалось. Рун, увидев первые лучи солнца на верхушках деревьев, вдруг понял, что ему нужно зайти к себе и переодеться, прежде чем идти на ненавистную работу. Амина захлопотала по дому, занимаясь тем, что запросто можно было доверить домРоботнику: мыла посуду, наводила порядок, переставляла голограммы на полке… Когда она достала из чулана чистящее средство, Этингер понял, что пора вмешаться. Подошёл, приобнял за плечи и сказал:
– Всё будет нормально. Нам просто нужно взять себя в руки и сделать всё правильно.
– А как правильно-то? – Амина опустила голову. – Как?
– Вести себя как ни в чём не бывало. Делать свою работу. Это ведь мы можем, правда?
Канзи, вздохнув, кивнула.
– Вот и хорошо, – улыбнулся Рун, дивясь собственному спокойствию и бесстрашию. – Если не будем паниковать, что-нибудь обязательно придумаем.
И, сказав эту ободряющую чушь, он сам в неё поверил.
Когда Этингер уже вышел из квартиры, Амина высунулась и чмокнула его в щёку; Рун снова улыбнулся ей, и только после того как дверь закрылась, увидел, что по коридору идёт Юрий Воронцов, который жил в соседних апартаментах.
Тот, судя по понимающей полуулыбке, всё видел, но комментарии оставил при себе и только сдержанно поздоровался, когда они поравнялись. Правильно сделал – Этингеру было плевать, что он подумает, а вот привычку не лезть в чужие дела историк в людях ценил. Они вместе прошли к лестнице и когда спустились, Юрий, словно решив заполнить паузу, вдруг спросил:
– У вас тоже нет хороших новостей? По “Хроносу”.
– Нет, – сказал Рун, останавливаясь возле своей двери. – А что?
– Совсем никаких зацепок в слепках?
У историка тут же пересохло во рту.
– Нет, – ответил он. – Если бы что-то было, я бы сказал. Что-то случилось?
Воронцов разочарованно цыкнул зубом и вздохнул.
– Не знаю, насколько это правда, – сказал он хмуро, – но ходят слухи, что наш проект не прошёл внутрикорпоративный аудит. Сейчас его судьбу якобы решает совет директоров.
– Вот это новости! – ахнул Рун. – И какие у нас перспективы?
Брови Юрия сошлись, лицо окаменело – Этингер отметил про себя, что в покер этот русский, должно быть, играет очень плохо. Любая эмоция запросто просачивается наружу.
– Ну, мы все запросто можем вылететь с работы в ближайшее время, – инженер сердито дёрнул плечами. – Нас разгонят, а в графе “предыдущее место работы” у всех будет красоваться дырка. Потому что разработка “Хроноса” так и останется тайной. А нам нельзя будет даже говорить о том, как так, мать его, вышло. Трудновато будет найти нормальную работу с такой хернёй в личном деле.
– И насколько это… точная информация?
– Пока только слухи. Но в свете последних событий не удивлюсь, если проект решат перезапустить или вовсе закрыть.
– Да, – согласился Рун. – Мне тоже приходило в голову такое. Всё-таки долгое топтание на одном месте плохо сказывается на финансировании, да и взломы систем ещё никому на пользу не шли.
– Вот и я о чём, – кивнул Воронцов. – Прорыв нам бы сейчас совсем не помешал.
– Ну, что ж, будем стараться изо всех сил! – подвёл черту Этингер, открывая дверь в квартиру. – До встречи в Центре.
– Угу, всего хорошего, – пробубнил Юрий и направился к выходу.
Рун посмотрел ему вслед и поспешно скрылся за дверью.
Он знал, что верить Воронцову не стоит – тот вполне мог оказаться шпионом, способным на любую ложь. Даже если кажется, что человек прямой, как лазерный луч, нельзя быть уверенным, что это не роль талантливого лицедея. Куда более важными оказались две мысли, пришедшие в голову Руна во время разговора.
Первая, разумеется, заключалась в том, что “Да хоть бы этот треклятый проект закрыли ко всем чертям!”. Уж кто-кто, а историк точно не расстроился бы. Раньше он о таком исходе только мечтал, а теперь, с подачи Юрия, начал на него надеяться. В их с Аминой положении перспектива оказаться без работы вообще не выглядела хоть сколько-нибудь пугающей. Наоборот – это был наименее болезненный исход из всех возможных.
Вторая же мысль, скользкая и неприятная, как угорь, засела в мозгу прочнее, чем первая. Рун вдруг понял, что заказанные им слепки увидел не только он. Это значит, что любой, кто открыл третий файл, тоже мог заметить новость о Сириусе-1, скользящую по экрану. И если это произошло, то молчание Этингера о такой важной детали будет выглядеть подозрительно. Получалось, что у него не осталось выбора, кроме как вытащить эту чудовищную ложь на свет божий.
Стоя под прохладными струями душа, Рун пытался продумать дальнейшие свои ходы в этой шахматной партии, но всюду натыкался на угрозу мата. Он не рассчитывал на то, что всё разрешится само собой. Он полностью осознавал, что только от него самого зависит дальнейшая судьба его и той, что живёт этажом выше. Этингер старательно не падал духом и давил в себе чувство беспомощности, которое накатывало всякий раз, когда он вспоминал о диссидентской участи Арджуна Крипалани. С большим трудом, но Рун всё же сохранял ясность рассудка, однако на это уходили все силы. На изобретение какого бы то ни было плана их уже не хватало.
Да и что можно было придумать? “Эйдженс”, этот громадный монстр, слишком многолик, слишком обезличен, чтобы иметь жалость. В его подземельях – таких, как “Миллениум” – миллионами умов и рук куётся будущее – красивое и, несомненно, светлое. Никто не станет останавливать флагман прогресса ради нескольких чудаков, что случайно или умышленно оказались у него на пути. И было бы странно, если бы кто-то попытался – что же это за прогресс такой, стоящий на месте? Нет, прогресс не остановить… А для тех, кому не повезло, есть два ёмких, всё объясняющих слова: “сопутствующий ущерб”.
По дороге в “Миллениум” Рун не мог отделаться от ощущения, что добровольно спускается в утробу механического чудовища. Туда, где нет места тонким душевным переживаниям и свободным взглядам. Где всё человеческое обрезается по стандартам целесообразности и эффективности. Туда, где в клубке силовых кабелей и трубок покоится металлическое сердце идеальной кубической формы, наполненное не пустотой даже – антивеществом, противным каждому
