Ему вдруг очень захотелось захлопнуть мысленный холодильник, обмотать веревками и сбросить куда-нибудь в самое глубокое и холодное из всех озер, о которых он знал.
Но какой смысл? Эмоции все равно остались бы в нем, хоть и запечатанные, скрытые. И, переродившись, будто сгнившие фрукты, стали бы ядом, который мог уничтожить его куда вернее, чем…
Он остановился, не позволив себе додумать слово. Оно висело в нем застывшим на взлете зарядом фейерверка, замерзшей вдруг бурной рекой. Акайо мысленно присел, потрогал лед пальцами.
Он на самом деле уже знал, что под ним. Давно знал. Вопрос лишь в том, хотел ли он следовать за этим знанием.
Подо льдом в его воображении плыли рыбы, били хвостами и исчезали в бурлящем потоке. Вдруг оказалось, что между льдом и рекой — целый мир, и там, далеко внизу, в лодке без весел плыл человек с закрытыми глазами.
Акайо не удержал лицо, улыбнулся, признавая — вопроса нет. Выбора нет тоже. Есть только река, которая уже несет его. Вопрос лишь в том, возьмет ли он в руки весла.
Лед треснул.
Машина остановилась.
— Наконец-то приехали! — взволнованная Нииша, как обычно, уже ждала на пороге. — Таари, купи себе, наконец, телефон! Я же волнуюсь, хоть предупредила бы, а то прямо как вчера…
Таари только отмахивалась, смеялась и требовала ужин. Нииша стушевалась:
— Вы не поели в городе? Вот же я старая дура! — но тут же взяла себя в руки. — Ну ничего! Мальчики, быстро-быстро, давайте на кухню, сейчас мы с вами мигом сообразим, чем поужинать!
Нииша дала им свободу фантазии, так что стол получился очень кайнским. Рис, рис, еще немного риса, и, неожиданным гостем из южного региона империи, курица с овощами в глазури от Шоичи и Джиро. Сама Нииша навертела рулетики из ветчины и сыра, и критически изучала получившийся стол. Таари, все время готовки сидевшая на кухне и читавшая что-то с планшета, наконец подняла голову.
— Интересно. Нииша, а если дать им только рис, сколько блюд они сумеют приготовить?
Кто-то фыркнул, Иола серьезно задумался, Тетсуи покраснел. Гордо задрал подбородок Джиро, единственный из всех рабов не любящий рис. Тихо сообщил Акайо:
— Только из риса и воды — два. С сахаром — три.
Таари поддела вилкой рисовый шарик, укусила прежде, чем готовивший их Юки успел ее остановить. Сообщила, жуя:
— Вкусно. Но, по-моему, я начала с десерта.
Засмеялась Нииша, подтолкнула в спины стоявших рядом с ней рабов:
— Садитесь, рисовые люди! И рассказывайте, что есть что, и как это все едят.
***
Ужин прошел странно. Акайо впервые видел, чтобы рабы так свободно разговаривали с Ниишей и Таари. Это было, наверное, весело и приятно для большинства, но ему самому долго было неловко. Казалось неправильным, что хозяйка вдруг оказалась настолько рядом с ними, пока он не заметил, как она на самом деле управляет разговором. Задает вопросы, делает паузы, улыбается так, что в ответ вынужден улыбаться даже Джиро. А потом Акайо заметил, как нелегко ей дается этот разговор. Как на крохотные мгновения морщится лоб, проглядывает в глазах усталость, а иногда, почти незаметно, блестит в них та дикая, опасная злость, которую он увидел в переулке. И как Таари тут же эту злость гасит. Смеется громче, говорит веселей — до следующего тревожного огонька.
Это было так отчаянно неправильно, что когда ужин кончился, рабы помыли посуду и Нииша отправила их спать, он пошел искать Таари.
Дом был пуст и темен. Ложилась спать Нииша, заплетая свою копну мелких кудрей в косу, кто-то из рабов плескался в гаремном душе. Акайо вошел в комнату, признавая свое поражение, и остановился, ошеломленный простой, очевидной догадкой.
Он толкнул потайную дверь, и она открылась.
***
— Пришел, — тихо сказала Таари, даже не глядя на него. Акайо показалось, что хриплый низкий голос растекся по залу, заполнив его жаркой, влажной дрожью воздуха тропического леса.
Она сидела на высоком деревянном столе, поджав одну ногу под себя, и перебирала в руках длинный кнут.
Акайо подошел ближе. Опустился на колени, затем склонился, коснувшись лбом пола. Таари засмеялась — странно, отрывисто, будто кашляя смехом. Пробормотала:
— Ты даже не знаешь, на что соглашаешься, глупый.
— Я знаю, — ответил Акайо в пол. Хотя в том смысле, который Таари вкладывала в слово “знаешь”, он лгал, в то же время он говорил правду.
Его спины коснулся развернувшийся кнут, Таари, спрыгнув со стола, встала над ним. Наклонилась к самому уху:
— Врешь. Плохой мальчик.
Вцепилась в воротник его рубашки так, что ткань впилась в горло… И вдруг отпустила. Отошла неверными шагами.
— Глупый, глупый мой Акайо. Так на самом деле нельзя. Ты ничего не знаешь о том, на что соглашаешься…
Он приподнял голову, решившись взглянуть на нее. Сказал так уверенно, как мог:
— Я знаю, чего я хочу.
Сказал — и, сглотнув, снова уткнулся в пол, дрожа от предчувствия удара.
Кнут обжег спину даже через рубашку, прокатившись волной чуть правей позвоночника. Таари, подойдя, вздернула его на ноги.
— Хочешь? Этого?
В ее глазах полыхало два безумных зеленых костра, в которых сгорало его благоразумие. Он выдохнул в такие близкие и желанные губы:
— Быть твоим.
Она оттолкнула его от себя, рванула собственный ворот, будто задыхаясь. Ожгла Акайо взглядом, и он понял вдруг, как отчаянно она старается погасить этот огонь в себе. Пытается защитить своего раба от того, чего боится сама. Но...
Говорят, люди боятся неизвестности.
Говорят, нужно знать, чего боишься.
Акайо снова опустился на колени. Он не знал, что может сказать ей. Как может доказать, что говорит правду.
Человек в лодке крутился в водовороте и не решался взять весла.
Он посмотрел на Таари, впитывая глазами образ, запечатлевая — пусть даже ничего не получится, но этот портрет навеки останется в его мыслях.
— Я люблю тебя.
Она издала странный клокочущий звук, шагнула к нему, прижала его голову к своему животу. Подняла за подбородок.
— Ты хочешь быть моим рабом?
Он смотрел в ее глаза, где костры, сжигающие все на своем пути, превращались в звезды.
— Да.
Она улыбнулась. И толкнула его к своим ногам.
***
Акайо лежал в кровати. Тело ныло, опустошенное и вымотанное, зато сознание его покачивалось на волнах совершенной гармонии.
Сверху устроилась Таари, играя с длинной иглой. У Акайо уже не было сил вздрагивать, когда холодная сталь касалась кожи.
