Над ними завис первый залп фейерверка. Донесся запаздывающий звук, лопнули на концах сияющие нити, сменив цвет зарницы. Медленно осыпались затухающие искры и тут же взвился следующий залп, переливаясь и гремя. Раскрылся, будто огромный лотос на темной поверхности воды. И еще один. И еще.
Акайо смотрел, завороженный, впервые видя сам фейерверк, а не его отражения на восторженных лицах.
Говорили, фейерверки в империи поражают воображение. Говорили, одновременно запускают тысячи залпов. Говорили, в небо Империи взлетают огненные драконы и сражаются друг с другом.
Акайо смотрел в небо Эндаалора, где в строгой последовательности вспыхивали разноцветные шары, и готов был поклясться, что это лучший фейерверк, который только может быть на свете.
Погасли два последних залпа, сложившиеся в огромное алое сердце. Люди вокруг захлопали.
— Класс! — радовался Лааши, прижимая к себе улыбающегося Гааки. — Отлично постреляли! Хотя тебя, Акаайо, мы, наверное, не слишком впечатлили? Кайны же мастера в пиротехнике!
Акайо пожал плечами.
— Я никогда раньше не видел фейерверк. Кадеты не поднимают голову, чтобы не отвлекаться от охраны.
Праздники охраняли только лучшие кадеты, а он всегда был лучшим. Он привык не поднимать голову на вспышки, окрашивающие небо в невероятные цвета, и ему раньше казалось, что он об этом не сожалел. Возможно, так и было до сегодняшнего дня. Невозможно ведь жалеть о том, чего не имеешь.
Лааши сочувственно хлопнул его по плечу:
— Ну у вас там и порядки, парень… Если даже праздники нужно охранять, значит что-то в мире сильно не так.
Акайо только пожал плечами еще раз, оглядываясь. Таари рядом не было. Он вспомнил — сразу после фейерверка нужно было идти к машине, наверное, она так и поступила. Поспешно попрощавшись с Лааши, он двинулся назад по улице вместе с постепенно растекающейся по городу толпой. По пути высмотрел Иолу, встретился с ним в людском потоке. Тот, блаженно улыбаясь, прижимал к себе стопку книг и на вопрос о фейерверке только рассеянно кивнул:
— Да, красивый. Посмотри, я же все новые книги взял?
Акайо ответственно прочитал названия и подтвердил, что такого в библиотеке Таари не было.
У машины уже толпились остальные, но самой Таари почему-то не было. Как и…
— Тетсуи заблудился, — тихо сообщил Юки. — Она его искать пошла. Вон в ту сторону. Я думаю, может, мы могли бы помочь?..
— Лучше оставайтесь здесь, — Акайо представлял себе последствия одновременной попытки найти друг друга в огромном городе. Заблудившихся тут же станет намного больше. Но...
Юки, как нарочно, спросил:
— А если ты один пойдешь? Мне кажется, ты не заблудишься.
Акайо кивнул, хмурясь. Он тоже надеялся, что не заблудится.
***
В указанном переулке было темно, фонарь, реагирующий на движение, разгорался медленно и неохотно. Акайо прислушивался, надеясь уловить звук шагов — если не Тетсуи, то хотя бы Таари. Первый отходящий в сторону проулок оказался тупиком, второй — большим двором, занятым влюбленными всех полов и возрастов. Акайо, на всякий случай обходящий двор, чтобы убедиться, что Тетсуи не стал членом ни одной из парочек, едва не споткнулся на ровном месте, обнаружив, что на одной из лавочек самозабвенно целуются две седые старушки. Те заметили его, тихонько засмеялись и тут же зашикали друг на друга.
— Не пугай мальчика! Смотри, какой скромный.
— Ой, да он же абориген, только посмотри! Потерялся, наверное. — и громче, обращаясь к нему, спросила: — Тебе помочь, юноша?
Акайо отступил назад, выставив перед собой руки и извиняясь, что нарушил их уединение, но старушки продолжали наблюдать за ним, пока он не покинул двор. Насколько он успел понять эндаалорцев — они скорее беспокоились о возможно заблудившемся рабе, чем стеснялись при нем целоваться дальше.
За то время, пока он осматривал двор, фонарь в переулке успел совершенно погаснуть, и пока не собирался зажигаться вновь. Акайо подождал, привыкая к темноте, и отправился разведывать видневшийся за следующим домом перекресток. Справа снова оказался тупик, а вот слева…
Он отпрянул назад, стараясь слиться со стеной. Сцена, разворачивающаяся на улице, явно не предназначалась для чужих глаз, но не смотреть оказалось выше его сил. Фонари, горящие вдали, резко очерчивали контуры фигур, и словно еще два крохотных, злых фонаря горели глаза Таари.
Странная обида прошила сердце, была поймана, будто юркий дух, распята и зарисована в свитке разума. Акайо отвернулся, собираясь вернуться к машине до того, как его заметят, но донесшееся эхо слов Таари заставило его вновь поднять голову.
Удивление. Смущение. Непонимание. Акайо сгреб эти камни с доски, обещая себе подумать о них после. Стараясь ступать насколько возможно бесшумно, вернулся в переулок под начавший разгораться фонарь и, слыша приближающиеся шаги, поспешил к машине.
Он успел вернуться и сказать, что в ближайшем дворе никого не нашел, когда из переулка вышла Таари, ведя перед собой за плечо Тетсуи.
— Ну, никто не успел потеряться, пока я за ним ходила? — она сама видела, что нет, и вопрос прозвучал наиграно весело. — Тогда поехали!
***
Пока они ехали домой, Акайо извлек из памяти только что испытанные чувства. Повертел в голове, разобрал на составляющие.
Обида. Таари была не просто недоступной и прекрасной гейшей, она была его недоступной и прекрасной гейшей. Он сам понимал, что это невероятно глупо, ревновать к кому-то такую женщину, свою хозяйку, у которой гарем из девяти человек, но тем не менее, это чувство было.
Удивление. Она повела себя необычно? Да, в чем-то, но скорее он удивился именно ее словам. И своей обиде, которая после этих слов ушла. К чему он ревновал, к ее злости? К ее резкости?
Подсмотренная картина миражом висела в его голове, начиная спорить за главенство с образом Таари в саду, и вызывая соответствующий телесный отклик. Акайо постарался взять себя в руки. В машине всех развлечений — вид из окна и лица других рабов, так что его реакцию на собственные мысли могли заметить, а он этого совершенно точно не хотел. Впрочем, хватило самой мысли, что кто-то может обратить внимание на его состояние, чтобы проблема исчезла сама собой.
Ему хотелось разобраться до конца, что же с ним происходит, но пока было неподходящее время и место, так что он представил себе холодильник, тот, что стоял на кухне и, невольно думая, как ругалась бы Нииша за долго открытую дверцу, осторожно сложил в дышащее холодом нутро все чувства, которые клубились внутри. Постоял, наблюдая, как медленно покрываются инеем эмоции, которые он изобразил разноцветными шарами, и чувствуя одновременно приходящее к нему ледяное спокойствие. Каких-то три месяца назад это была самое частое его чувство… Каких-то три месяца назад он назвал бы этот промежуток времени тремя полными лунами.
