Книга Меня зовут Космо - Карли Соросяк

В конце января происходит нечто потрясающее. С неба падает белый пух. В Северной Каролине редко идёт снег. Зимой у нас обычно прохладно и солнечно, лишь изредка идёт дождь. А снег — это большое событие.

— Думаешь, он долго пролежит? — спрашивает меня Макс в понедельник вечером.

Мы вдвоём стоим у окон танцевального клуба и смотрим, как снежинки медленно опускаются на замёрзшую землю. В его голосе слышна надежда. В ответ я чихаю, и по стеклу стекает струйка соплей, но больше я не говорю ничего. Я уже понял, что не стоит высказывать своего мнения о вещах, которые я никогда не пойму.

Рядом с нами встаёт Оливер и говорит:

— Пожалуйста, пусть школу отменят.

Макс скрещивает пальцы в воздухе.

— У меня завтра контрольная, — произносит Оливер. — По книжке, которую я не читал. Я бы лучше построил ледяную пещеру вместе с Элвисом.

— Не думаю, что он тебе сильно поможет, — замечает Макс, и я удивляюсь, насколько быстро он отвечает, как легко слова срываются с губ. — Для строительства ледяной пещеры… ну, знаешь, руки нужны.

Элвис не замечает снега. Нас обучают ходить зигзагами между ног наших людей, но он слишком занят обнюхиванием моей травмированной лапы. «Не обращай внимания», — говорю я, видя, как он встревоженно морщит лоб. Он облизывает перепонки между моими пальцами, и я пугаюсь ещё сильнее — насколько же тяжела моя травма, что даже он её может унюхать и почувствовать? И в самом деле — насколько?

В целом мы с Элвисом продвигаемся вперёд практически одинаково, словно идём одной дорогой. Оливер и Макс сравнивают номера, тихо обсуждают день соревнований — до него же ещё так далеко, правильно? Но если мы не будем внимательны, он подкрадётся к нам внезапно. К Нудлс — уж точно, она так ничему и не научилась.

Пока мы тренируемся и болтаем, бордер-колли мрачно отплясывает в углу, идеально проделывая «шаги назад». Я снова клянусь: «Я стану лучше её. Просто подождите».

Потом мы рассаживаемся по машинам, засыпанным снегом, и мне очень хочется высунуть голову из окна и ловить языком снежные пушинки. Той ночью я почти не сплю. Я хватаю зубами клочки шерсти на больной лапе, надеясь вытащить из неё боль, надеясь, что это не навредит нам — нам обоим: и мне, и Максу. Смогу ли я сделать коронное движение в таком состоянии? Насколько пострадают наши шансы попасть в кино?

— Не спится? — спрашивает Макс посреди ночи.

Интересно, он тоже не спал всё это время и думал о том же, о чём и я?

На следующее утро занятия в школе отменяют. Отменяют! Стараясь переносить вес на здоровые лапы, я бегу за Максом, который скачет по кухне и кричит, размахивая руками:

— Ура, ура, ура!

Эммалина тоже радуется. Они с Максом хватаются за руки и кружатся на месте. Я пытаюсь присоединиться к ним, но на первом же повороте вздрагиваю от боли и чуть не сбиваю Эммалину с ног. Она смеётся и говорит:

— Космо, снег!

Это почти так же хорошо, как «Космо, печенье!».

Счастье переполняет нас. Мы втроём пыхтим от радости.

В кухню заходят Мама и Папа. Папа говорит:

— Похоже, вам повезло.

Мама включает кофеварку и произносит:

— Доброе утро.

Я замечаю холодок между ними — Папа вчера опять спал на диване, — но не могу сосредоточиться. Снег! Школу отменили! Я буду с Максом целый день!

— Я тут подумал, — говорит Папа. — Я сейчас уберу снег с тротуара, чтобы Космо мог погулять, а вот потом… пойдём кататься на санках?

— Санки! — эхом повторяет Эммалина.

— Я готов, — говорит Макс.

Если честно, я не совсем уверен, смогу ли справиться со снегом в этом году. Обычно от холода у меня деревенеют суставы, а льда я побаиваюсь.

Несколько зим назад я поскользнулся на полоске чёрного льда — такого, которого не видно, пока ты на него не наступишь. Я помню, как ударился о землю, потом застонал и завыл. Моя нога — её охватила совершенно новая боль, острая, всепоглощающая.

Макс, который шёл рядом со мной, упал на колени и закричал: «Папа!» Я говорил Максу: «Я рад, что это был я, рад, что это был не ты, тебе руки и ноги нужны куда больше, чем мне», и тут из гаража выбежал Папа. Он оценил ситуацию за секунды, осторожно обхватив пальцами мою переднюю лапу.

— Возможно, она сломана. Тс-с-с, тс-с-с, Космо. Всё в порядке, дружок. Старайся не двигаться. Макс, беги к маме и скажи, чтобы она заводила машину. И одеяла принеси.

Он осторожно меня поднял, словно я плюшевая игрушка, совершенно невесомая. Я потом месяц носил гипс и целыми днями лежал на диване и смотрел дурацкие дневные телепрограммы. Тогда я мог позволить себе такую роскошь.

Но сейчас — нет. Осталось всего несколько месяцев до нашего шанса выиграть роль в кино и доказать, что мы с Максом обязательно должны быть вместе.

Беспокойство ослабевает наполовину, когда Макс заворачивается в три слоя одежды (свитер, шарф, пальто), и мы выбегаем на белую улицу; наши ресницы тут же засыпает снежинками. Я чувствую себя превосходно. Должно быть, в предыдущей жизни я был хаски. Мне нравится прохладный воздух. Игнорируя травму, я ношусь кругами, быстрее, быстрее, как могу. На несколько драгоценных секунд я снова чувствую себя щенком. Потом появляется тупая боль в бёдрах и ещё более неприятная боль в передней лапе — но ради этого чистого, неописуемого счастья вместе с Эммалиной и Максом можно и потерпеть.

Я разжёвываю снежок и не даю себе покататься на небольших любопытных участках земли, прекрасно пахнущих при этом. Есть такие запахи, которыми я бы с удовольствием насладился, будь у меня возможность, но с годами я понял, что большинство этих запахов не нравится людям. Раз десять или двенадцать меня после такого сразу отправляли мыться. Мытьё — это, судя по всему, наказание такое: по хвосту течёт вода, лапы все в мыльной пене. Невозможно чувствовать себя нормальной собакой, когда пахнешь кокосовым шампунем.

На улице всё светлее. Мы с Максом делаем снежных ангелов в нашем тупичке, лёжа на спине в мягких сугробах. Его ангел аккуратный и чёткий. Мой, как выражается Папа, «дикий и непредсказуемый». Эммалина рядом с нами лепит снеговика с ветками и морковкой; и то, и другое мне очень хочется пожевать.

— Хочешь? — спрашивает Эммалина, протягивая мне самую длинную ветку. — Я поделюсь.