— Наверное, именно поэтому мать так сильно меняненавидела, — сказала Габриэла, гордясь тем, что не испугалась заступитьсяза маленькую Элисон. Пусть это стоило ей работы, однако Габриэла знала, чтомогла бы рискнуть и большим. — Она почувствовала, что не может меняодолеть. Теперь я точно знаю, что она хотела убить меня, но боялась!
— О матерях так обычно не говорят, — вздохнулпрофессор. — Это… это совершенно ужасно, но я верю тебе и нисколько неосуждаю. Кстати, — добавил он озабоченно и нахмурился, — с тех поркак твоя мать уехала в Калифорнию, она не пыталась связаться с тобой, найтитебя?
Габриэла покачала головой.
— Нет, насколько я знаю. Я даже не уверена, по-прежнемули она живет в Сан-Франциско или перебралась куда-нибудь в другое место.
— Вот и хорошо. — с чувством сказалпрофессор. — И ты тоже не должна разыскивать свою мать. Никогда. Онапричинила тебе столько страданий, что хватило бы на несколько жизней. Возможно,твоя мать была просто больна, но твоего отца я совершенно не понимаю. Как онмог допустить все это? Почему он не вмешался? Почему, наконец, не забрал тебя ксебе?
И профессор недоуменно покачал головой. Он действительно непонимал. Дикие звери вели себя по отношению к своим детенышам лучше, чем мать иотец Габриэлы.
А Габриэла и сама не знала ответов на эти вопросы. Они досих пор ставили ее в тупик, хотя порой ей казалось, что она начинает кое-чтопонимать. Но все было так неясно, так смутно и вместе с тем — так просто ибезобразно, что она не отваживалась назвать вещи своими именами даже наедине ссобой. Тем временем они подошли к пансиону, и профессор, продолжая придерживатьГабриэлу за локоть, галантно отворил перед ней входную дверь.
Первой, кого они встретили в вестибюле, была миссисРозенштейн. Увидев входящих в пансион Габриэлу и профессора, она озабоченнонахмурилась. Габи еще никогда не приходила с работы так рано. Миссис Розенштейнрешила, что профессору стало плохо в кафе. Вероятно, девушка решила проводитьего домой.
— Все в порядке? — спросила миссис Розенштейн, втревоге переводя взгляд с профессора на Габриэлу и обратно.
— Все в порядке, миссис Розенштейн, нетревожьтесь, — поспешила успокоить ее Габриэла. — Просто меняуволили. С треском.
Она больше не дрожала, но в ее голосе звучало такое странноеспокойствие, что профессор, выпустив ее локоть, поспешил подняться к себе вквартиру, где у него «на всякий пожарный случай» хранилась бутылочка бренди.
— За что?! — ахнула миссис Розенштейн, поднося кщекам сразу обе руки. — Чем вы могли не угодить хозяину, Габи?! Этанемецкая сосиска никогда мне не нравилась, — честно добавила она, —но я надеялась, что к вам, американке, он будет относиться без предубеждения!
Она была так возмущена и взволнована, что даже отказалась отрюмки бренди, предложенной вернувшимся профессором. Впрочем, профессор судовольствием выпил сам.
— Дело не в предубеждении, — улыбнулась Габриэла.Она тоже выпила рюмку бренди и неожиданно почувствовала себя сильной исвободной, хотя крепкий напиток обжег ей язык. Достигнув желудка, он взорвалсятам словно небольшая атомная бомба, и Габриэла почувствовала, как по ее жиламползет медленное, приятное тепло.
— Герр Баум никогда бы меня не уволил, если бы я непообещала публично отшлепать одну из покупательниц, — сказала она и сноваулыбнулась. Все происшедшее неожиданно показалось ей чрезвычайно смешным, хотяи она, и профессор отлично знали, что на самом деле проблема была оченьсерьезной.
— Боже мой! — воскликнула миссисРозенштейн. — Габи, девочка, я никогда не поверю, что вы нахамиликлиентке! Несомненно, это она первая вас оскорбила. А может… — Тут онаприщурилась и нацелила на Габриэлу длинный тонкий палец с наманикюреннымногтем. — Может быть, это была не клиентка, а клиент, который позволилсебе, гм-м… распускать руки?
— Я вам все объясню, миссис Розенштейн, — вмешалсяпрофессор, который не спеша опрокинул еще рюмочку. — Только не сейчас, анесколько позднее, хорошо?
Но не успела миссис Розенштейн ответить, как на шум ввестибюль выглянула мадам Босличкова.
— Что случилось? — осведомилась она. — У васчто, вечеринка? А почему меня не пригласили?
— Да, мадам Босличкова, мы празднуем! — ответилаГабриэла и рассмеялась, чувствуя себя беспричинно веселой. Несомненно, тутсыграло свою роль и бренди профессора, но главным было Другое. Сегодняшнийвечер дался ей нелегко, но теперь, когда все было позади, Габриэла чувствовала,что стала еще чуточку сильнее.
— Что это такое вы празднуете в моем пансионе? — сулыбкой поинтересовалась хозяйка. — По-моему, до Рождества еще несколькодней.
— Я только что потеряла работу, — ответилаГабриэла и хихикнула.
— Она пьяна? Это вы ее напоили? — Мадам Босличковас укором взглянула на профессора.
— Поверьте, мадам Босличкова, Габриэла вполне заслужилаэту капельку бренди, — любезно ответил профессор и вдруг хлопнул себя полбу, припомнив, что у них есть еще одна причина для веселья. Собственно говоря,и в кафе-то он отправился для того, чтобы сообщить Габриэле приятную новость,но сцена, невольным свидетелем которой он стал, заставила его напрочь обо всемпозабыть. Теперь же профессор вытащил из внутреннего кармана пиджака длинныйголубой конверт и, многозначительно глядя на Габриэлу, с учтивым поклономпротянул его девушке. Ему было несколько неловко от того, что он мог забыть отакой важной вещи, но его до некоторой степени извиняло то, что письмо пришлослишком скоро. Профессор ждал его по крайней мере через месяц.
— Прочти это, Габи, — сказал он иподмигнул. — Если, конечно, ты не настолько пьяна, чтобы не различатьанглийские буквы.
Чтобы подыграть ему, Габриэла с преувеличенной осторожностьюсильно пьяного человека вскрыла конверт и развернула письмо. На самом делебренди почти на нее не подействовало, хотя она пила его впервые в жизни. Оначувствовала только приятное тепло, но и только. И вдруг буквы и в самом делезапрыгали у нее перед глазами.
— О боже! — вырвалось у нее. — Как вы этосделали, профессор?!
Она повернулась к нему и вдруг заскакала на месте какдевочка, получившая неожиданный, но долгожданный подарок.
— Что это? — немедленно спросила мадам Босличкова,сдвигая очки на кончик носа. — Наша Габриэла выиграла по билетуИрландского скакового кубка[5]?
— Лучше, гораздо лучше!.. — воскликнула Габриэла,поочередно обнимая хозяйку, миссис Розенштейн и профессора. — Милый, милыймистер Томас! Я просто не знаю, как я вам благодарна! — проговорила она,задыхаясь от счастья и волнения.
Старый профессор сиял как новенький десятицентовик. Делобыло в том, что он, тайком от Габриэлы, послал ее последний рассказ в«Нью-йоркер», и редакция согласилась напечатать его в мартовском номережурнала. (Содержание письма, не вскрывая конверта, он узнал очень просто.Позвонив в редакцию и представившись литературным агентом мисс Харрисон,профессор спросил, нет ли какой ошибки в полученном на ее имя письме, на чтораздраженный женский голос ответил, что никакой ошибки нет и что чек на суммуодна тысяча долларов будет выслан ей по почте в ближайшее время.) Конечно,профессор поступил с рассказом несколько вольно, однако он знал, что самаГабриэла никогда бы на это не решилась. Зато теперь она стала самой настоящейписательницей, и все это — благодаря ему.
