Над поляной поплыли дивные запахи. Хмельно пахло вином, сладко – ягодами, пряно – пирогами со снытью и молодой крапивой. Смарагдель продолжал кружить Нивью в танце, и она видела ватаги лешачат за его спиной, неистово пляшущих, поющих и пирующих. На зелёной коже играли отблески костров, а по воздуху, Нивья была уверена, пролетела пара светляков.
– Милая Нивья, не всё людям дано понимать с первого раза. Побудь на моём празднике гостьей ещё немного, и тебе многое откроется.
Он махнул рукой кому-то в толпе и отпустил Нивью. Тут же к ней подскочил лешачонок с оленьими рожками – не Радор, нет, и водрузил на голову Нивьи венок из тонких веток. В венке сверкали самоцветы и подрагивали на ветру живые цветы.
– На тебе платье водяного, – напомнил Смарагдель. – Мне это не нравится.
Он подошёл ближе, провёл пальцами по ключицам Нивьи и поддел когтём чешуйчатую ткань. Платье начало скорчиваться, обугливаться под прикосновением лесного князя, и не успела Нивья опомниться, как наряд Тиненя осыпался горсткой пепла к её ногам. Нижняя рубашка тоже исчезла. Нивья вздела руки, чтобы скрыть наготу, но Смарагдель с ухмылкой остановил её.
– Разве мы прячемся? Посмотри по сторонам. В моей чаще нет стыда, Нивья Телёрх.
– Я не нечистец, – возразила Нивья.
– Верно. Твоё тело ещё прекраснее, чем стройные, но так похожие друг на друга станы лесавок и русалок. Но если тебе так будет удобнее, то…
Смарагдель обвил длинными пальцами шею Нивьи, и по коже у неё пробежали мурашки от холодного прикосновения. Нивья отпрянула, горящие изумрудные глаза лесового внушали ей сладостный страх, но он убрал руки раньше, чем она успела всерьёз испугаться.
Тело Нивьи объяла тончайшая золотистая ткань: такая могла скорее не скрыть наготу, а подчеркнуть изгибы фигуристого тела. В золоте ткани мерцали мельчайшие искры, похожие на майские звёзды. Ткань ощущалась на коже непривычно: окутывала теплом и мягкостью, будто была не тонким прозрачным покровом, а уютным пуховым платком.
– Веселись, Нивья Телёрх. Отдайся празднику. Я не стану пленить тебя, не страшись. Завтра твоя жизнь снова станет скучной и пресной, так отчего бы не распить вино с моими детьми?
Руки лешачат потянули Нивью в толпу. Нивья обернулась на Смарагделя: лесовой стоял и кривился в ухмылке – красивое, но не человеческое лицо его будто не могло в полной мере отражать людские эмоции. Интересно, он прочитал в её голове, что она боялась остаться в чаще, так же как Радор, забыв прошлую жизнь? Или мысли всех смертных однообразны?
Нивью усадили за стол-пень вместе с русалками, сунули ей в руку чашу вина и придвинули ближе блюдо с жареными грибами, пшеничными лепёшками и мочёной морошкой. Русалки оживились, закивали Нивье радостно, как дорогой подруге. Можно было подумать, что они искренне рады видеть смертную гостью. Нивье показалось, что они с завистью разглядывали её пышную грудь, просвечивающую сквозь тончайшее золотое платье.
– Постойте. – Нивья вдруг подумала о том, что было не вполне уместно в её положении. – Вы празднуете пробуждение Золотого Отца? Но ведь о нечистецах говорят, что вы – дети Серебряной Матери. Чего же вам праздновать?
Русалки дружно расхохотались. Одна даже пролила на себя вино, и тёмная жидкость потекла между бледных грудей. Нивья опустила взгляд.
– Мы ведь спим зимой. Наша мать правит миром за нас. А теперь она уходит на покой, отдыхает, вот мы и присматриваем вместо неё. Так и караулим живых по очереди, чтоб всегда чаши весов по одной линии выстроены были.
Русалка взяла ладонь Нивьи и соединила её кончики пальцев со своими.
– Вот так, ровнёхонько чтоб было. Поняла, девка?
– Теперь, вроде бы, поняла, – кивнула Нивья и глотнула вина. Русалка одобрительно ей улыбнулась и вскочила с места, увлекаемая в танце целой компанией разгорячённых лешачат.
***
Поляна захлёбывалась в веселье. С каждой минутой музыка крепла, топот множества босых ступней сильнее сотрясал землю, костры трещали, лесовые гикали, гаркали и свистели дикими зверьми – Нивья поняла, что нечистецы умели праздновать не хуже людей. Сами себе скоморохи, сами себе развлечение и потеха.
– Что у других Великолесских? – спросила Нивья русалку. – Тоже отмечают?
Русалка показала острые зубки в улыбке и куснула мочёную морошку.
– Ещё бы. Все леса ходят ходуном. Самые шумные праздники – в Великолесье, конечно же. У Гранадуба, Перливы и Среброльха тоже весело, как у нас. А лесовые попроще, в светлых лесах могут даже выходить к смертным. Большая ли разница, с кем праздновать, если пиво и вино текут рекой, а от музыки закладывает уши? Люди у светлых лесов не заключают сделок с лесовыми и не испытывают ужаса перед нечистецами. Даже суеверный страх тает после двух кружек хмельного. – Русалка очаровательно дёрнула плечом. К ней подскочили трое лешачат, приглашая плясать, и она с готовностью обвила двух из них за шеи и позволила умчать себя к кострам.
Вино быстро кружило Нивье голову. Она выпила совсем немного, но перед глазами уже искрило золотым. Ей тоже хотелось плясать. Хотелось показать свою осанку, свои медные локоны, лёгкость движений. Хотелось веселья: дома ведь вовсю празднуют, Летица и Мавна хохочут в руках деревенских парней, радуются отсутствию первой красавицы, так разве может она сидеть смирно? Её пригласили на праздник нечистецей, а таким явно немногие могут похвастаться. И таяла грусть, и забывалась обида: лицо Радора, из бледно-розового становящееся зелёным, некрасивым, как-то само собой стиралось из памяти, будто дурной сон, разгоняемый первыми тёплыми лучами.
Нивья выпила ещё. По поляне кружили хороводы, некоторые плясали парами и тройками. Отблески костров множились в перьях, рогах и гладких кусочках коры на нарядах, играли в глазах нечистецей, и пляшущие существа вовсе не смущали своей наготой, напротив, казались Нивье прекрасными в своей дикой ловкости, в свободе и неистовой чистосердечной радости. Нет, не могли люди так отдаваться веселью. В самый разухабистый праздник оставалась в смертных какая-то скованность, какой начисто были лишены нечистецы. Казалось, будто они родились прямо из воздуха на этой самой поляне и исчезнут, стоит кострам прогореть. И Радор наверняка веселился вместе со всеми, позабыв всю прежнюю жизнь, позабыв даже родителей, братьев и любимую Нивью.
Смарагдель тоже танцевал в толпе. Великолесский лесовой, властный лесной князь отплясывал наравне со своими подданными, отличаясь от них только статью и красотой. Перья на плечах его кафтана переливались лиловым и голубым, зелёные глаза сверкали пуще искр. Что-то заныло в груди Нивьи: ещё недавно она сгорала от ненависти к нему, а теперь ей захотелось, чтоб князь обратил на гостью больше внимания, чем на своих нечистецей, чтоб сказал, что она самая красивая на лесном празднестве, чтоб сам поднёс ей чашу вина, сжав в вытянутых когтистых ладонях…
Но ненависть, от которой сводило зубы, тоже плескалась на сердце Нивьи. Это он, властный, красивый и зеленокожий украл у неё счастье! Украл всё, к чему она стремилась!
