Кажется, она начинала понимать. Тот разговор за ужином... Они говорили о Джоне Берне, отце Гидеона, о генах, которые мы наследуем от родителей. Тогда он намекнул, что Гидеон может быть склонен к пьянству и адюльтеру, как его отец перед смертью. Но если Джонатан действительно брат Гидеона, значит, Джон Берн и его отец тоже.
— Но все изменилось, когда Мэдисон и Гидеон полюбили друг друга? — догадалась она.
Джонатан печально улыбнулся.
— Так не должно было быть.
— Но так произошло.
Он кивнул.
— С восемнадцати лет я знал, что у меня есть сводный брат — продюсер Гидеон Берн, но я был счастлив там, где жил, а он вообще не знал о моем существовании. Лучше бы все так и оставалось.
— Потом Мэдисон встретилась с Гидеоном, — Тори наморщила нос. — А что тут удивительного, Мэдисон — актриса, Гидеон — режиссер, они все равно встретились бы. Но получилось так, что они полюбили друг друга.
Джонатан судорожно вздохнул.
— И вот Мэдисон встретилась с Гидеоном, — машинально повторил он. — Похоже на название фильма, верно? И, глупейшая вещь, именно я уговаривал Гидеона не отказываться от Мэдисон, когда он узнал правду о моей матери и обо мне. И я оказался прав — они созданы друг для друга. Но мне и в голову не приходило, что, помогая им, я сам останусь с неразрешенной проблемой.
Тори, напротив, все прекрасно понимала: Джонатан переживал своеобразный переломный момент и рано или поздно это должно было произойти.
Малкольм Макгвайр был для Джонатана любящим отцом, да и Сьюзан Делани, без сомнения, любила сына. Однако своего истинного отца Джонатан никогда не знал и не мог знать. Джонатан не интересовался этим фактом лет двенадцать после того, как узнал, но ситуация обострилась, когда Джонатан два года назад встретился со своим сводным братом. Ведь он не просто встретился с ним, он ввел его в свою семью как своего зятя.
— Ты разговаривал с Гидеоном о его... твоем отце? — осторожно спросила Тори.
— Нет, — резко ответил Джонатан. — Этого еще не хватало! — Его глаза зло блеснули.
— Но это необходимо.
Он отрицательно мотнул головой:
— Это смешно.
— Почему?
— Потому что Джон Берн не имеет касательства к моей жизни. Этот человек мертв более тридцати лет.
— Ну не знаю, только, если бы я была на твоем месте...
— Но ты не на моем месте, — зло ответил он. — Ты провела счастливое детство с любящими родителями, у тебя удачно сложилась карьера, ты знаешь о себе все, кто ты и что ты.
Надо ли ему рассказывать, что она приемная дочь, что у нее никогда не было потребности отыскать своих настоящих родителей, потому что люди, которые ее удочерили, дали ей защиту и уверенность в себе?
Но он явно не готов выслушать ее откровения, ему важно узнать о себе, а судьба других его сейчас совсем не интересует.
— Тебе не кажется, Джонатан, что ты судишь обо всем превратно?
Он холодно взглянул на нее:
— Ты о чем?
Она вздохнула:
— Мне кажется... Мне кажется, — повторила она, — что в жизни самое главное — кто ты сам и чего достиг, а не то, кем были родители. Я очень сомневаюсь, что ты рассчитываешь сделать карьеру за счет славы своей матери.
— Конечно, нет! — возмутился он. Тори кивнула.
— И ты наверняка не собираешься стать неудачником лишь потому, что твоим отцом был Джон Берн.
Сжав губы, Джонатан несколько секунд безмолвно смотрел на нее колючим взглядом.
— Это что, эксперименты в области психологии? — насмешливо пробормотал он.
— Да, если хочешь.
— Не хочу, — грубо возразил он.
Похоже, до этого человека ей не достучаться.
— Скажи мне, Джонатан, — тихо начала она. — Как воспринимает эту историю Малкольм?
Он вздрогнул:
— Малкольм? Не думаю, что он...
— Конечно, ты не думаешь, — согласилась она. — Но ты же сказал, что он обращался с тобой как с сыном, любил тебя, гордился тобой. Он доверил тебе семейный бизнес, — заметила она. — Неужели ты думаешь, что твое поведение никак на него не подействовало?
На лице Джонатана она, к своему удивлению, увидела смущение.
Она вполне могла представить, что чувствовал Малкольм Макгвайр в течение двух лет душевных метаний Джонатана.
— Мои чувства к Гидеону как к брату и Джону Берну как к отцу никак не влияют на любовь и уважение, которые я чувствую к Малкольму, — наконец сухо проговорил Джонатан.
— Он об этом знает?
— Ты...
— Ну конечно, ты же здесь, а не там, — решительно продолжала она, не сомневаясь, что после этих слов Джонатан еще больше возненавидит ее. — И Малкольм сам занимается своим бизнесом?
— Как и все, я имею право на отпуск.
Она согласно кивнула:
— Обычно, чтобы в семье не беспокоились, люди предупреждают о своем отъезде.
— Тори, мне тридцать три года, а не три. Давно прошло время, когда я докладывал родителям, куда хожу.
Она тряхнула головой:
— Мне двадцать четыре, но я не считаю, что родители не имеют права беспокоиться обо мне.
— Значит, я неисправимый эгоист, — насмешливо сказал Джонатан.
— Выходит, да.
Он гордо выпрямился во весь свой огромный рост.
— Кажется, я не спрашивал твоего мнения, — произнес он с надменной улыбкой.
Тори резко вдохнула. Да, не спрашивал, и она очень бы хотела, чтобы кто-нибудь другой сказал ему это.
— Я просто пыталась поставить себя на место твоих родителей.
— И как, удалось?
Будто его это интересует!
— Ты должен быть благодарен за то, что ты имеешь, Джонатан. У тебя есть любящие сестра и брат, очаровательная племянница. У тебя есть мать, которая тебя любит, отчим — достойный и уважаемый человек, насколько я понимаю, хотя никогда не встречалась с ним.
— Конечно, я люблю Малкольма. — Голос у него слегка охрип от волнения.
— Так постарайся же понять, что он чувствовал все это время, все эти два года, — произнесла Тори. — Я понимаю, тебе было трудно, когда Мэдисон вышла замуж за Гидеона, но насколько тяжелее было Малкольму! Ведь он внезапно стал никому не нужен!
Джонатан помрачнел — вероятно, он никогда не рассматривал ситуацию с этой стороны. Тори не сомневалась: если Джонатан понял свою вину, он задумается и непременно помирится с семьей.
— Мне нужно идти, Джонатан, — решительно сказала она, — родители будут волноваться. Я сказала маме, что скоро вернусь.
