Перед самым уходом она напомнила ему о предстоящем испытании и снова посоветовала заранее придумать, на чем он сможет сосредоточить свое внимание – книги, фильмы, песни, стихи. Вспоминать, представлять, концентрироваться, создавать мысленный барьер, который позволит защититься от слов жреца. В принципе, Сашка к этому уже был готов – он снова вспомнил, как их учили обманывать детектор лжи и каким образом он это делал.
Девушка ушла, а он еще долго ворочался, вспоминая незаданные вопросы, на которые он еще не нашел или не получил ответы. Потом уснул, а проснувшись, обнаружил на столе флакон с искрящейся каплей, «глотком жизни». Значит, утром кто-то приходил, а он этого не заметил, хотя всегда гордился чутким сном разведчика, готовностью ко вторжению в любое время суток. Списал на усталость, однако был этим задет и даже немного расстроен. Еще он обнаружил будильник – старый, советский, механический. Часы шли, стрелки показывали половину восьмого утра, а от размеренного тиканья в каморке-камере невольно создавалась атмосфера почти домашнего уюта. До завтрака время еще было. Сашка умылся из ковшика, мысленно поставив галочку-напоминание раздобыть где-нибудь рукомойник или хотя бы большую пластиковую бутылку, чтобы сконструировать самодельный, по типу дачного. С помойным ведром теперь проблем не возникало, открытая дверь позволяла пользоваться общими уборными, одна из которых была совсем рядом с его корпусом – шикарный деревенский туалет с затейливым сердечком, вырезанным в дощатой двери. Зимой, конечно, могут возникнуть проблемы. Стоп, какой зимой? Совсем ты, Лагутин, расслабился, обустраиваешься, как на дембеле. О боевой задаче кто помнить будет? Самоукор был своевременным, мысли сразу переключились на первоочередные проблемы.
После завтрака, на распределении, в его адрес ожидаемо прозвучало: «На сеанс очищения. Во имя Камня!» Удивило только место проведения сеанса – его же каморка. Сашка усмехнулся своим мыслям – а чего он, собственно, ожидал? Что его отведут в красный уголок? Или в библиотеку? Кстати, интересно, а библиотека здесь раньше была?
Волнения перед сеансом не было, после завтрака хотелось снова лечь и уснуть. Жрец водрузился на единственный стул, Сашке же указал на топчан. Тот послушно сел на край, театрально сложил руки на колени, посмотрел в глаза жрецу открыто, с улыбкой, и наткнулся в ответ на холодный стальной взгляд, будто из глазниц высокопоставленного сектанта выскочили ему навстречу два острых ножа. «Началось!» – подумал Александр, сразу посерьезнев и внутренне собравшись.
Глаза жреца покрылись красноватой поволокой, затуманились, взгляд стал мягче, но Сашка при этом почувствовал уже знакомое проникновение в мозг, будто чья-то рука, как в тесто, нырнула в его сознание. Сконцентрироваться на посторонних мыслях, выстроив из них защитную стену, удалось не сразу. Первым ответным ходом стали песни.
«Идет охота на волков, идет охота! На серых хищников – матерых и щенков. Кричат загонщики, и лают псы до рвоты. Кровь на снегу и пятна красные флажков». Куплеты шли не по порядку, но это было неважно. Сашка вспомнил, как в детстве впервые услышал эту песню и никак не мог понять, чего так боятся волки, почему какие-то флажки, ассоциирующиеся у него исключительно с радостью, праздником, являются для них непреодолимым препятствием. Мать объяснила, что такое охота на волков, как их окружают шнуром с подвешенными на нем красными тряпками. Про то, что животных отпугивает не сам красный цвет, а незнакомые предметы, пахнущие человеком, он прочитал гораздо позже. А тогда из рассказа матери он извлек только сам факт – волков окружают флажками, создают для них магический круг, из которого они не в силах вырваться. Тем сильнее казалась песня от имени храбреца, преодолевшего это препятствие. «Я из повиновения вышел за флажки – жажда жизни сильней! Только сзади я радостно слышал удивленные крики людей», – эти слова особенно нравились маленькому Сашке. Песня всегда помогала, придавала сил – и на контрольных, и на экзаменах, и в мальчишеских драках, и в бою с нарушителями границы.
«Охота на волков» отпугнула щупальца, но ненадолго. Вскоре атака возобновилась, и Александру снова пришлось закрываться любимым исполнителем. Во всех частях, где ему довелось служить, уважали песни Цоя. Грустные и веселые, мелодичные и резкие, зовущие вперед. Одна из песен звучала чаще других, потому что была она про солдат, сложивших голову на поле боя. «Как, раскинув руки, лежали ушедшие в ночь, и как спали вповалку живые, не видя снов…» – песня называлась «Легенда», Александр знал ее наизусть. И вот сейчас, слово за словом, он проговаривал ее, рисуя в воображении картину поля после битвы: «И как хлопало крыльями черное племя ворон, как смеялось небо, а потом прикусило язык. И дрожала рука у того, кто остался жив, и внезапно в вечность вдруг превратился миг». Вторая атака жреца тоже была отбита, Сашка ощущал тычки в подсознание, но они были легкие, словно воланы в бадминтоне.
В короткую передышку перед третьей атакой Александр представил их пару со стороны. Вот сидят друг напротив друга два странных человека в серых балахонах, пялятся, будто влюбленные, глаз отвести не могут. Только лица серьезные, сосредоточенные. Интересно, отображает ли его мимика внутреннюю борьбу, показывает ли противнику усилия, которые он прилагает для противостояния?
В следующий миг в Сашкин висок будто вонзился острый штырь. Жрец отбросил деликатность и добавил к суггестии болевое воздействие. Как он это сделал дистанционно, на какие кнопки ухитрился нажать, рассуждать было некогда. Устоять, не поддаться боли, не переключить на нее свое внимание, разрушив тем самым выстроенную защиту. «Ничего, Сашка, ничего…» – уговаривал он сам себя, лихорадочно пытаясь поймать новую мысль, вспомнить текст, молитву, заклинание – что угодно. Нужные слова всплыли ассоциативно: «Ничего! Я споткнулся о камень, это к завтраму все заживет». Из Сашкиного подсознания вынырнули строчки Есенина и протянули ему руку помощи. Это стихотворение было его талисманом. Запомнив однажды для исполнения на школьном вечере, Сашка не забывал его никогда. Слова не просто придавали сил, они заставляли сжимать кулаки и давать отпор: «И уже говорю я не маме, а в чужой и хохочущий сброд: „Ничего! Я споткнулся о камень…“».
Александр не прочитал, не произнес строки стихотворения, а мысленно прокричал их прямо в рожу жрецу. Тот дрогнул и отступил.
– Первый сеанс очищения окончен, брат! Ты можешь час передохнуть, а дальше тебя ждут в зверинце. Во имя Камня!
Сашка устало кивнул, сил осталось совсем мало, все ушло на противостояние жрецу. А может, самому Камню?
– А где зверинец? – решил уточнить он. Сейчас уйдет, и поминай, как звали, а ему искать по всему периметру. У оглушенных братьев не больно-то спросишь. Вместо ответа от порога раздалось громкое мяуканье.
– Тебя проводят, – сухо сообщил жрец и ретировался.
– Лед! Привет, братишка! – обрадовался Сашка. – Давненько не виделись. А хозяйка-то твоя где опять? То были не разлей вода, а теперь все поодиночке.
Лед терся о Сашкину коленку, мурлыкал. Потом они оба забрались на топчан, Сашка завел будильник, чтобы проснуться через пятьдесят минут, и провалился в сон.
