Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
Вновь подняв трубку, я набрала номер педиатра. Ничего – только свист. Став на колени, я принялась искать под столом телефонную розетку: вынула вилку, затем снова вставила. Опять взялась за трубку – свист. Набрала номер – свист. Тут и я принялась настойчиво свистеть в трубку, будто мое дыхание могло вытеснить посторонний шум из проводов. Безрезультатно. Оставив в покое телефон, я нехотя вернулась в коридор. Кажется, я никак не могла осознать, что надо сконцентрироваться и сделать хоть что‐нибудь: Джанни заболел, Отто тоже. Мне нужно отыскать путь к чувству тревоги за них, понять, что это такое. Я стала прилежно загибать пальцы. Раз – в гостиной не работает телефон; два – в детской лежит ребенок, у него высокая температура, и его тошнит; три – в кабинете Марио в ужасном состоянии валяется пес. Не стоит беспокоиться, Ольга, не нужно торопиться. Будь внимательна, в спешке ты можешь забыть собственную руку, собственное слово, какую‐то мысль. Или обрушить пол – и детская навсегда отделится от гостиной. Хорошенько встряхнув Джанни, я cпросила:
– Ты как?
Ребенок открыл глаза:
– Позвони папе.
Ну сколько можно твердить об этом бесполезном отце?!
– Я тут, не волнуйся.
– Да, но позвони папе.
Папы, который всегда знал, что нужно делать, нет: он ушел. Придется выкарабкиваться самим. Однако телефон не работал – не было гудка. Да и я, наверное, куда‐то ухожу, вдруг совершенно четко поняла я. Ухожу в неизведанное – туда, откуда не возвращаются. Ребенок это заметил, он тревожился не столько из‐за своей головной боли и высокой температуры, сколько из‐за меня. Из-за меня.
Это меня потрясло. Нужно сосредоточиться, остановиться на краю пропасти. Я заметила на столе железную скрепку для бумаг. Взяла ее и зажала ею кожу на правой руке: может, из этого выйдет толк. Хоть что‐нибудь будет меня держать.
– Я сейчас вернусь, – сказала я Джанни. Он немного привстал, чтобы получше меня разглядеть.
– Что у тебя с носом? – спросил он. – Из-за ватки тебе больно, выкинь ее. И зачем тебе скрепка на руке? Побудь со мной.
Он внимательно смотрел на меня. И что же он видел? Ватный тампон и скрепку. Ни слова о макияже – он не находил меня красивой. Мужчины – и большие, и маленькие – не ценят настоящую красоту, они пекутся только о своих потребностях. Конечно же, придет черед, и он захочет любовницу отца. Скорее всего. Выйдя из детской, я направилась в кабинет Марио. Поправила металлическую скрепку. Неужели Отто отравили? Неужели это сделал Каррано?
Пес лежал все там же – под столом хозяина. От смрада было не продохнуть: ко всему прочему добавилась еще и диарея. Но теперь он находился в комнате не один. За письменным столом во вращающемся кресле моего мужа сидела в серо-голубом полумраке женщина.
Глава 23
Босые ноги попирают тело Отто. Лицо зеленоватого оттенка. Брошенная жена с площади Мадзини, бедняжка, как называла ее моя мать. Она осторожно пригладила руками волосы, будто пытаясь причесаться, и поддернула лиф своего вылинявшего платья – слишком уж глубоким был вырез. Видение продолжалось ровно столько, сколько потребовалось мне, чтобы перестать дышать, а затем исчезло.
Плохой знак. Я испугалась, чувствуя, что этот жаркий день толкает меня туда, куда мне совсем не хотелось идти. Если бедняжка действительно была в этой комнате, подумала я, тогда я – восьмилетняя девочка. Или того хуже: если та женщина была здесь, то девочка восьми лет, которая мне теперь совсем чужая, берет надо мной, тридцативосьмилетней женщиной, верх, навязывая мне свое время и свой мир. Эта девочка хорошо поработала, чтобы выбить у меня почву из‐под ног и заменить ее своей. И это только начало: если я помогу ей, если откажусь от себя, то сегодняшний день и мой дом откроются для множества разных времен, для уймы разных пространств, людей, вещей, для различных ипостасей меня самой. Я одновременно буду играть все роли, принимать участие во всех событиях, снах, кошмарах, и это приведет к тому, что я уже никогда не смогу выбраться из лабиринта.
Но я не столь наивна, я не дам этому совершиться. Нужно не забывать, что хотя та женщина за столом и плохой знак – это всего лишь знак. Ольга, опомнись! Ни одна женщина из плоти и крови не смогла бы забраться целиком в твою детскую головку тридцать лет тому назад, и ни одна женщина из плоти и крови не смогла бы сейчас, вся целиком, выйти оттуда. Человек, которого я только что видела за письменным столом Марио, это то, что рисует мое воображение, когда я слышу: женщина, женщина с площади Мадзини, бедняжка. Вот этого и нужно держаться: собака жива… пока еще; а бедняжка мертва – утонула тридцать лет назад; да и я уже, три десятилетия как, не восьмилетняя девочка. Чтобы напомнить себе об этом, я до боли укусила себя за палец. А потом нырнула с головой в зловоние, исходившее от больной собаки. Ничто другое меня больше не интересовало.
Я опустилась на колени рядом с Отто. Его сотрясали конвульсии. Бедный пес походил на марионетку в руках кукловода-страдания. Что было у меня перед глазами? Сжатые челюсти и клочья густой пены. И еще судороги, которые показались мне наконец куда более материальными, чем укус пальца или скрепка на руке.
Я должна что‐то сделать, подумала я. Илария права, Отто отравили, и это моя вина – это я недоглядела.
Однако такая мысль никак не могла разместиться в моем обычном голосе. Я ощущала ее в горле, я будто бы озвучивала ее внутри себя: какая‐то ребяческая интонация, одновременно и взрослая, и подчеркнуто инфантильная – тон, который я всегда ненавидела. У Карлы был как раз такой голос, я это хорошо помнила: ей было пятнадцать, а казалось, что шесть. Может быть, она разговаривает так и сейчас. Сколько женщин не в силах отказаться от того, чтобы говорить фальшивым детским голоском? Я никогда так не поступала, лет с десяти я старалась изъясняться как взрослая. Даже во время секса я никогда не изображала из себя малолетку. Женщина должна быть женщиной.
– Иди к Каррано, – посоветовала мне с сильным неаполитанским акцентом бедняжка с площади Мадзини – в этот раз она появилась в углу возле окна, – пусть он тебе поможет.
Тут я не сдержалась и голосом маленькой девочки, попавшей в беду и не ведающей, чем все обернется, пожаловалась:
– Каррано отравил Отто. Он угрожал Марио. Самые безобидные люди порой творят ужасные вещи.
– Эти люди делают и добро, моя девочка. Иди, в доме, кроме него, никого нет – он поможет тебе.
Глупость какая, и зачем я только с ней заговорила? Прямо‐таки диалог получился! Это как писать книгу и держать в голове образы персонажей. Но я‐то ничего не писала, и я не сидела под столом своей матери, рассказывая себе историю бедняжки. Я говорила сама с собой. Да, вот так все и начинается: ты отвечаешь на слова своего мнимого собеседника. Это ошибка. Мне нужно крепко держаться за вещи, принять их прочность, поверить в их неизменность. Та женщина живет только в моих детских воспоминаниях. Мне не нужно ее бояться, но и не нужно бросать ей спасательный круг. Мы до самой смерти храним в памяти и живых, и мертвых. Надо просто знать меру: в частности, никогда не разговаривать со своими собственными словами. Дабы понять, кто я и где я, я запустила обе руки в шерсть Отто – он был горячий, как батарея. Стоило мне к нему притронуться, погладить его, как он вздрогнул, поднял голову, вытаращил белые глаза и, роняя на меня хлопья пены, злобно зарычал. Испугавшись, я отстранилась. Собака не хотела моего участия, будто я была недостойна облегчить ее агонию.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
