Я пожал плечами:
— Может, и есть… Но и это не ново. А раз не ново, значит я это уже видел… Я скучный человек, Надя. Не будем говорить обо мне. Давай лучше поговорим о тебе…
— Не успеем — я уже пришла. Спасибо, что проводил. И за цветы — спасибо.
— Какая ты хитрая. Теперь ты знаешь обо мне самое худшее, а я не знаю о тебе самого лучшего. Это не справедливо.
— Женщина должна быть чуточку таинственна, — засмеялась она, глядя на мое расстроенное лицо. — Когда в женщине есть тайна, ее стараются разгадать, думают о ней. А когда она проста и понятна — быстро теряют интерес.
— Я и так думаю о тебе. А в тайны я не верю. Чаще всего прячут то, чего стыдятся или боятся. Ты заинтересован, пытаешься добраться до сокрытого, срываешь все покровы, а там… Нет, тайн я не люблю. Ну вот, теперь, ко всем своим прочим грехам, я показал тебе лицо умника, нытика и пессимиста. Тебе нравятся ноющие пессимисты?
— Нет, — призналась она. — Но когда раны зудят, то чаше всего они идут на поправку.
— Только не в моем случае. Это мое обычное состояние… Я еще увижу тебя?
— Может быть.
— А когда?
Она пожала плечами, улыбнулась мне на прощанье и скрылась за дверью института.
Я повернулся, собираясь уходить, но посмотрел на серое, преддождевое небо, на угрюмых прохожих, спешащих по своим делам, на кроны деревьев, одевающихся в легкие наряды из первых, едва пробившихся из почек листьев, и решительно повернул обратно. Подойдя к стоящей у подъезда скамье, сел и приготовился ждать.
Увидев меня стоящим у входа, она не поверила:
— Все это время ты ждал меня здесь?
— Нет, — сказал я. — Я отходил, чтобы купить зонтик. Я видел, что начинается дождь, а ты не взяла зонт, и решил встретить тебя, чтобы проводить обратно. Можно было доехать на машине, но это слишком быстро…
Я протянул вперед руку, подставляя ладонь под крупные капли весеннего дождя, и сообщил:
— Холодный… Ты могла простудиться.
— Но ты столько времени простоял под дождем… Больше восьми часов.
— У меня достаточно времени, — кратко пояснил я. — Иногда столько, что мне хочется его убить… Пойдем?
Я раскрыл над ее головой зонт, и мы отправились в обратный путь.
— Ты упрямый, — сказала она.
— Это хорошо или плохо?
— Наверное, плохо. Я уже говорила тебе — мы совершенно разные люди.
— А вот об этом я даже слушать не хочу. Это чья-то очередная глупость. Подчас "противоположности" уживаются куда более прочно, чем те, кто якобы "слеплен из одного теста". Я скажу даже больше: если б я встретил кого-то, похожего на себя… Либо убил, либо сбежал… Надя, а что ты делала на берегу Невы тогда, ночью?
— Просто стояла и смотрела. Не спалось, и я пошла побродить. Иногда окружает такое настроение, что хочется просто идти вперед и не оглядываться… Просто мечтать.
— Это одиночество, — сказал я. — Разве… разве у тебя никого нет?
— Очень некорректный вопрос, — улыбнулась она. — Я же не спрашиваю тебя, с кем ты провел эту ночь.
Да, пожалуй, не надо, — подтвердил я. — Это была далеко не лучшая ночь. Но попутчик на ночь и спутник на годы — это не одно и то же. Тебе нравится кто-нибудь?
— Жерар Депардье, — сказала она со странной интонацией.
Я насупился и некоторое время молчал, шагая рядом и неся зонтик над ее головой.
— Раньше я симпатизировал французам, — сказал я наконец. — А теперь мне что-то очень в них не нравится… То, что среди них живет какой-то Жерар, который шляется, где не следует и нравится красивым девушкам. Какой леший его сюда занес? Кто он?
— Это актер, — вздохнула она. — Это очень хороший, обаятельный и талантливый актер, к твоему сведению, мой не эрудированный и очень ревнивый собеседник… Чем-то очень похожий на тебя…
— Ах, в этом смысле… Красивый? — расплылся я в самодовольной улыбке.
— Обаятельный.
Я вздохнул и пожаловался:
— Ты все время шутишь надо мной. Я уже боюсь что-либо спрашивать.
— У тебя такой смущенный вид, что невольно хочется пошутить… Я злая.
— Злая, — сказал я. — Очень злая. Ты оставила мой букет на работе и шантажируешь меня французскими актерами.
— На работе я провожу куда больше времени, чем дома, поэтому я и оставила там цветы. Поставила их в вазе, на столе. А на "французского актера" ты сам напросился.
— Вот я и говорю — обижают, — подтвердил я. — И некому за меня, беднягу, заступиться… Ох-хо-хох…
— Любишь, когда тебя жалеют?
— Мне хочется, чтоб меня пожалела ты. Я же кокетничаю. Я где-то слышал, что если "путь к сердцу мужчины лежит через желудок", то путь к сердцу женщины лежит через жалость и сострадание… Глупость?
— Глупость, — кивнула она. — Что начинается с жалости, жалостью и кончается. И честно говоря, мне кажется, что ты не из тех, кто нуждается в жалости. Может быть, тебе не хватает теплоты, но никак не жалости. Ты говоришь, что ты солдат…
— Не в столь узком смысле, — поспешил поправить я. — Я, скорее, советник, консультант… Общие вопросы.
— Но тебе приходилось воевать?
— Да. Приходилось.
— Против кого?
— Против людей. Какую разницу имеют национальности, религии или способы общественного управления? Я воевал против людей.
— И убивал?
— Редко. Мое дело — теория, философия войны, если так можно выразиться.
— Это одно и то же. Просто в больших масштабах. Создатель атомной или водородной бомбы куда больше убийца, чем снайпер.
— Все дело в целях, которые при этом преследуются… Зачем ты спрашиваешь об этом?
— Я никогда раньше не видела человека, убивающего других людей. Мне казалось, что они должны выглядеть как-то иначе…
— Отнюдь. Обычно самые отъявленные убийцы выглядят милыми, человеколюбивыми гуманистами. Да, я воевал, и что?..
— Извини, я…
— Не извиню, — сказал я угрюмо. — Потому что сейчас я обиделся всерьез. А насчет того, что ты не видела убийц — это неправда. Ты видишь их каждый день. Они вокруг тебя. Они убивают своих близких ворчанием, плохим настроением, злостью, дурным словом, невнимательностью… Поверь — действительно убивают. Это как сложный механизм: стоит колесику зацепиться за колесико, и закрутилось… А самых отъявленных убийц ты видишь каждый день на плакатах и по телевизору, только у этих масштабы побольше. Они доводят до самоубийств, до сумасшествия, заставляют умирать с голоду и лишают будущего, объявляют войны ради "великих целей", и "перестройки" ради целей собственных.
— Мы не можем судить о политике. Иногда выйти из тупика можно только очень сложным путем. Это очень тяжело — управлять огромной империей.
