– от Джейн Остен до Джеймса Джойса. Этого хватило на двадцать академических лет в Уэлсли и Корнелле».2 Первое, перед рус-3 Там же. С. 607.
1 Набоков В. Письма к Вере. С. 62,72.
2 Набоков В. Строгие суждения. С. 17.
522
ской аудиторией, выступление Набокова в Америке состоялось уже 12 октября
1940 года в Нью-Йорке: «Набоков прочёл тогда четыре стихотворения и рассказ
“Лик”. Через месяц публика потребовала нового концерта».3 Устраивались пер-сональные литературные вечера Набокова на русском языке и позднее – в 1949-м и 1952-м годах. Были и публикации, начиная с 1942 года, – стихов и прозы, – в
«Новом журнале»; сохранилась и опубликована многолетняя, с 1941 по 1952
годы, переписка Набокова с В.М. Зензиновым – свидетельство того, насколько
близким и живым для писателя оставалось разбросанное по миру Русское зару-бежье, и как хотелось ему – на родном для американского читателя английском
языке – донести значимость наследия письменной русской культуры.
Вот как суммировал Набоков своё понимание достижений русской класси-ческой литературы в лекции, прочитанной на Празднике искусств в Корнелльском университете 10 апреля 1958 года, всего за полгода до окончания своей
преподавательской деятельности: «Одного XIX века оказалось достаточно, чтобы страна без всякой литературной традиции создала литературу, которая по
своим художественным достоинствам, по своему мировому влиянию, по всему, кроме объёма, сравнялась с английской и французской, хотя эти страны начали
производить свои шедевры значительно раньше».1 В этой же лекции талантли-вые писатели и хорошие читатели были объявлены одной всемирной семьёй:
«…как всемирная семья талантливых писателей перешагивает чрез нацио-нальные барьеры, так же и одарённый читатель – гражданин мира, не подчи-няющийся пространственным и временным законам… Он не принадлежит ни
к одной нации или классу… Русский читатель старой просвещённой России, конечно, гордился Пушкиным и Гоголем, но он также гордился Шекспиром и
Данте, Бодлером и Эдгаром По, и в этом заключалась его сила. У меня есть
личный интерес в этом вопросе; ведь если бы мои предки не были хорошими
читателями, я вряд ли стоял бы сегодня перед вами, говоря на чужом (курсив
мой – Э.Г. ) языке».2 Мировая слава Набокова пошла России только на пользу: ей, России, теперь от него никуда не деться. Русская словесность, благодаря
ему, рассеялась по всему миру – где есть русские и где их нет.
Дописывая, в начале 1938 года, во Франции последние страницы пятой
главы «Дара», Сирин, от имени героя (в его ночном письме матери), и уже
провидя, что скоро не только Федору, но и ему самому предстоит покинуть
Европу, вопреки всему выражает уверенность, что в Россию он так или иначе, но вернется: «Какой идиотской сантиментальностью, каким хищным стоном
3 Глушанок Г. Набоков в роли Набокова // Владимир Набоков. Pro et Contra. СПб., 2001, С. 130.
1 Набоков В. Писатели, цензура и читатели в России // Набоков В. Лекции по русской
литературе. СПб., 2013. С. 26.
2 Набоков В. Писатели, цензура и читатели в России... С. 40-41.
523
должна звучать эта наша невинная надежда для оседлых россиян. А ведь она
не историческая, – только человеческая, – но как им объяснить? Мне-то, конечно, легче, чем другому, жить вне России, потому что я наверняка знаю, что
вернусь, – во-первых, потому что увез от нее ключи, а во-вторых, потому что
все равно когда, через сто, через двести лет, – буду жить там в своих книгах
или хотя бы в подстрочном примечании исследователя. Вот это уже, пожалуй, надежда историческая, историко-литературная… “Вожделею бессмертия, –
или хотя бы его земной тени”».3 В кавычках, в кратком тезисном виде, Федор
ссылается на идеи испанского философа и писателя М. де Унамуно (1864–
1936), с книгой которого, в переводе на английский, Набоков ознакомился еще
в Кембридже, в 1921 году. Долинин, комментируя эту отсылку, приводит цитату полностью: «Когда нас обуревают сомнения, затемняющие нашу веру в
бессмертие души, это дает мощный и болезненный толчок желанию увековечить свое имя и славу, ухватить по крайней мере тень бессмертия».4
Осталось только ответить на заключительный, такой ожидаемо набоковский, призыв: «…не надо искать “загадочной русской души” в русском романе. Давайте искать в нём индивидуальный гений».1
Попробуем гения Набокова посильно определить: вездесущий Протей, во
всех своих ипостасях сохранивший свою индивидуальную тайну, свой «водяной знак». Изначально заданный «неведомыми игроками» Владимир Владимирович Набоков, он же – Solus Rex, одинокий король, неизменно ведомый
«своею музою незримой» в свою заповедную обитель – Ultima Thule (чаемую
им всегда башенку из слоновой кости), откуда он, пребывая в «блаженстве духовного одиночества» и воображая себя «антропоморфным божеством», наблюдал сверху «чащу жизни», которую посредством «алхимической перегонки» претворял в лукавый обман искусства, осуществляя при этом чарую-щий читателей-зрителей контроль над творимыми им героями – «рабами на
галерах».
3 Набоков В. Дар. С. 509.
4 Долинин А. Комментарий… С. 543.
1 Набоков В. Писатели, цензура и читатели в России... С. 41.
524
Оборотная сторона обложки.
Эстер Годинер родилась в Москве, где и получила высшее образование, закончив исторический
