– Она могла во всем признаться, – предположил поэт.
– О нет, сударь, нет, – возразил рассказчик, – материнская стыдливость подчас сильнее стыдливости девственниц. Сказать сыну, который всегда уважал мать как самую чистую и святую из женщин: «Я всего-навсего изменяла мужу»; внезапно сказать ребенку, который гордится именем, которое он носит: «Это имя тебе не принадлежит»; добавить к признанию ошибки признание во лжи, которая длится двадцать два года, – нет, это невозможно, никакая мать не пойдет на такое, по меньшей мере без ужасной борьбы, без…
– Без красивого монолога, – добавил поэт, – на самом деле – это повод для прекрасного монолога. Но после монолога как поступила эта мать?
– Вот как. Она отправилась к сыну, который дожидался матери, предупрежденный Хьюго, и, собрав все свое мужество, промолвила:
«Лионель, на рассвете ты должен покинуть замок».
«Я так и знал, матушка».
Эрмессинда застыла в изумлении, она долго смотрела на сына, как бы пытаясь угадать, откуда ему все известно, затем спросила:
«Почему?»
«Вы же видите, я был прав».
«Значит, у тебя была причина, чтобы опасаться этого несчастья?»
«Да, матушка».
«Какая?»
«Не могли бы вы сказать мне, по какой причине вы объявляете мне, что я должен уехать?»
Несчастная мать молчала, ей показалось, что ее тайна раскрыта, она закрыла лицо руками и заплакала. Лионель приблизился к ней и нежно сказал:
«Разве его прием не предупреждал об этом? Но не плачьте, не плачьте, матушка, скоро все кончится. Отец ненавидит меня – почему? Я узнаю правду».
Эрмессинда поняла, что ошиблась, но, испугавшись позора, поспешно призналась:
«Он знает о твоей любви к Аликс».
«И из-за этого он изгоняет меня?» – недоверчиво усмехнулся Лионель.
«Из-за этого, клянусь тебе, Лионель».
«Да, возможно, это правда, но почему он выгнал меня четыре года назад? Почему он ненавидит меня с тех пор, как я появился на свет? Ладно, не важно, я уеду, я покину этот замок, чтобы никогда сюда не вернуться. Еще одна ночь – и мой отец больше никогда не услышит обо мне».
«Ты очень быстро принял решение, Лионель».
«Я хочу избавить вас от утомительных просьб и унижений, матушка, а теперь, когда вы нашли меня покорным и послушным, как вам хотелось, до завтра, матушка, идите спать, идите…»
«Я не увижу тебя перед отъездом?»
«Конечно, увидите, увидите, мы не расстанемся, не попрощавшись».
«Лионель, ты ничего не задумал, скажи мне? Твоя решимость меня пугает».
«Я подражаю вам, матушка».
«О, я – это совсем другое! Не сердись на меня за то, что меня смущает твое спокойствие: я знаю твой характер – ты совсем не таков».
«Время изменяет все и точит самый прочный мрамор».
«Унижение, которое проглатывается так покорно, порой чревато местью».
«Вы тоже думаете о мести?»
«Именно так: через упорное молчание горе ведет к преступлению, Лионель».
«Ваше молчание тоже привело к преступлению?»
«Нет, но, возможно, преступление явилось причиной молчания».
«Матушка!» – вскричал Лионель, отступая. «Матушка!» – повторил он в ужасе.
Внезапно он замолчал и, упав на колени перед матерью, взмолился:
«О нет, вы самая святая и самая чистая из женщин, простите мне, я забыл, что в вашем самоотречении вы готовы обвинять себя, лишь бы я не обвинял вашего мужа, который заставляет вас страдать, отца, который изгоняет меня. Нет, матушка, нет, вы невинны, с самого моего появления на свет я видел, как вы даете этому дому пример самой неизменной добродетели… Но вы несчастны, и я должен положить конец вашему горю и моему».
«Что ты намерен делать?»
«Вы узнаете завтра, матушка».
«А до тех пор?»
«До тех пор я не забуду о почтении, которое сын должен питать к отцу, клянусь вам».
Эрмессинда оставила сына, дрожа при мысли о будущем, но не ощущая в себе сил, чтобы предвидеть его или предотвратить. Если душа в течение двадцати лет привыкает к самоотреченному повиновению, это не проходит бесследно. Когда твердый характер решительно и упорно гнется, он ломается. Самая закаленная сталь не распрямляется больше, когда ее долго сгибают. Эрмессинда дошла именно до такого состояния, все в ней было разбито, даже материнская любовь, которая так легко сносила тяжкие унижения, чтобы защитить и укрыть своего сына, когда он был маленьким и слабым, даже она не могла распрямиться сейчас, когда ребенок стал большим и сильным.
Как только она вышла, Лионель покинул свою комнату и вошел в большую залу замка. В одном из ее углов у лампы сидела женщина. При звуке шагов Лионеля она резко обернулась и вскрикнула. Лионель быстро приблизился к ней и узнал Аликс. Она плакала и хотела скрыть свои слезы, но ее усилия были напрасны, чувства уже не подчинялись воле, и тогда, не в силах прятать боль, Аликс дала им волю и от стыда, что ее застали в слезах, зарыдала еще сильнее.
Сердце Лионеля было покрыто двойной броней из боли и отчаяния от обманутой любви и непризнанной сыновьей нежности, он был достаточно несчастен, чтобы утратить чувство жалости, и потому холодно сказал Аликс:
«Ваш благородный супруг прогнал вас из своей постели, раз я нашел вас здесь посреди ночи в этой ледяной зале?»
Услышав такие слова час назад, Аликс ответила бы как-нибудь заносчиво и оскорбительно, но в тот момент она была совершенно уничтожена и ответила, ломая руки:
«Да, он прогнал меня».
Когда Лионель задал Аликс свой вопрос, он хотел ранить ее унизительным предположением, но когда предположение оказалось верным, он понял, что его шутка обернулась жестокостью и грубостью.
«Прогнал!» – вскричал он.
«Да, прогнал! – повторила Аликс. – Прогнал с презрением, оскорбил, ударил, потому что…»
Аликс замолчала и зарыдала вновь.
Жалость, сочувствие, любовь боролись в сердце Лионеля, но злость победила. Он любил эту женщину и ненавидел за то, что она так низко пала, она, которую он в своем сердце ставил столь высоко; горе, которому она сейчас предавалась, неумолимо напомнило ему о счастье, которое он ей давал, и он не смог обратиться к ней со словами утешения, он только горько заметил:
«У нас разные судьбы, Аликс, но они похожи. Тот, кто должен вас обожать, плохо обращается с вами так же, как тот, кто должен благословить меня, меня проклинает. Вас прогнали из этой комнаты, меня изгоняют из замка».
«Вас! – в ужасе отшатнулась Аликс. – Вы покидаете этот дом?»
«Завтра».
«А кто же защитит меня?» – Голос Аликс зазвенел от отчаяния.
