самые товарищеские и дружеские. Батарея провела всю кампанию в Донецком бассейне, где очень отличилась, потому что смогла, благодаря густой там сети железных дорог, обстрелять из своих дальнобойных орудий почти каждую попытку красных наступать. А следует заметить, что выдержать хорошо направленный огонь тяжелой артиллерии вообще не легко, особенно это было для плохо дисциплинированных красноармейцев. Играло еще роль, что офицеры четвертой батареи были хорошими артиллеристами, умевшими руководить огнем с закрытых позиций по телефону, находясь на наблюдательных пунктах, а у красных тогда еще не было тяжелой артиллерии. Запоздал же брат известить нас о себе еще потому, что участвовал во взятии Царицына. Батарея перебрасывалась на линию Валуйки — Лиски и поэтому проездом остановилась в Харькове, почему он и смог навестить нас.
Неожиданно брат предложил мне поступить в батарею. «Смотри, — сказал он, — в телефонной команде служба у нас не очень тяжелая, опасность тоже не большая. В Донецком бассейне, несмотря на сильные бои, потерь у нас совсем не было, зато ты сможешь потом гордиться, что участвовал в освободительной войне, которая, кстати сказать, скоро кончится, а в будущем это может оказаться для тебя полезным». Возможно, что у брата соображения были главным образом материальные: помочь отцу содержать семью, а мне получить высшее образование. С согласия родителей я быстро сделался канониром.
Батарея «в походе» представляла собою длинный поезд. Помимо двух боевых площадок, двух небольших позиционных вагонов и двух вагонов со снарядами, были классные вагоны для офицеров и команды. Потом в теплушках шли кухня, кладовая, мастерские, прачечная, около док и так далее. Благодаря малому числу офицеров, им представлялась возможность устроиться с большими удобствами. В их вагоне первого класса каждый занимал отдельное купе, а из трех средних, соединенных, была устроена уютная столовая, по-морски называемая кают-компанией, в которой стояло даже пианино, принадлежащее командиру. Конечно, была у них и отдельная кухня, и услужливые вестовые из казаков, блаженные от того, что им не нужно выезжать на позицию или быть на фронте в конном полку. Помимо казаков, на батарее было некоторое число юнкеров, кадетов и добровольцев, главным образом из Ростова. Публика была хорошо подобрана, потому что служить в то время в такой части равносильно было выиграть в лотерею; хорошее питание, английское обмундирование, отсутствие строевых занятий, постоянная койка, а главное, только относительная опасность являлись привлекательными для всех.
Для своего развлечения офицеры зачислили в команду одного захваченного в плен известного московского певца Свирского, так что когда поезд базы задерживался на каком-нибудь пустынном разъезде, обыкновенно в нескольких десятках километров от фронта, то по вечерам можно было слышать мощный голос Свирского, разносившийся по степи, исполнявшего романсы, которые он певал в Москве для изысканной публики. Припоминаю некоторые отрывки из раньше мною не слышанных:
В вазе букет увядающих роз, Несколько начатых первичных строк, Рядом измятый и влажный платок, Влажный от слез.
Потом сильно:
Что здесь схоронено женской душой? Что эти розы видали вчера? Кто здесь всю ночь так рыдал до утра Сам над собой?
Или же:
Скажи, маркиз, мне, кто она? Скажи, маркиз, мне, кто она? Красавица кто эта? О мой король, моя жена, Моя жена, о дама эта.
Из семи юнкеров, находящихся в команде, три были русских, два армянина и два еврея. Один русский и другой еврей Геш занимали ответственные посты комендантов, то есть посредников между командиром и железнодорожниками. Это были ловкие люди, умевшие ладить с путейским начальством, что было очень важно, потому что паровоз, машинист, кочегар, топливо и другие элементы предоставлялись нам ближайшим к фронту депо. У нас не было своего бронированного паровоза, ни своего машиниста, как у легких бронепоездов. Но эти бронированные паровозы большой выгоды не представляли, потому что их слабая броня легко пробивалась при прямом попадании даже трехдюймового снаряда. Через посредство этих комендантов доставлялась батарее и военная добыча, то есть грузы, брошенные в вагонах или на складах и имевшие ценность для нас. Конечно, таких удобных случаев представлялось не так много и, вероятно, коменданты на них частично наживались, так же как и железнодорожники.
Другого юнкера-еврея звали Фрицем. У него были актерские наклонности. Он знал множество песен, анекдотов, любил балагурить и делать остроумные замечания. Оба они были несколько старше других юнкеров, потому что до поступления в военное училище (при Керенском) уже служили в армии.
На позицию выезжало, обыкновенно, только одно орудие со своей командой и оставалось там в течение недели, потом возвращалось в базу, в резерв, а на его место прибывало другое. Это называлось сменами: в то время как первая стреляла, воевала, другая отдыхала, несла караулы и наряды на работы. Ни строевых занятий, ни идеологической пропаганды не производилось, за исключением утренней и вечерней молитвы при перекличках.
На позиции располагались так: впереди один или два легких бронепоезда, сзади на расстоянии около километра одно или два наших орудия, а паровоз с теплушкой отходили еще приблизительно на несколько сот метров. К боевому составу всегда прицепляли, как спереди, так и сзади, контрольные платформы, загруженные рельсами, домкратами или другими железнодорожными принадлежностями. Контрольные площадки служили, чтобы предохранять боевой состав от аварий в пути, а также для перевозки военных лиц или материалов в полосе фронта. Наблюдательный пункт выдвигался вперед или в сторону и помещался на каком-нибудь возвышенном месте или здании, с которого возможно было бы видеть расположение врага. Между ним и орудием протягивался полевой телефон (английского производства), посредством которого передавалась команда. Поступая на батарею, будущее казалось благоприятным и романтическим, но действительность оказалась совершенно иною.
На Валуйском направлении
