Волги совершилось что-то тяжелое и жуткое. Чаще и чаще начинаем обгонять одиночек солдат с винтовками, без винтовок, раненых, растрепанных, растерзанных.
В предместье города по улицам метались обезумевшие женщины. Они кричали, рыдали и, встречая автомобиль, тянулись к нему со словами о помощи и просьбами не отдавать города красным. Все суше, сосредоточеннее делалось лицо Врангеля, и сам он весь как-то вытягивался, как струна. Наконец не выдержал, приказал остановить автомобиль и сам поднялся во весь рост. Толпа обезумевших людей сейчас же окружила его.
— Какой части, какой? — загремел новый и мне незнакомый голос Врангеля. — Встать на месте, поставить пулемет и не пускать…
— Ваше Превосходительство, красные уже входят в Царицын.
— Встать на месте, смирно! Женщины, разойдитесь по своим домам, уведите детей!
Из-за угла на полном карьере выскочил конвой командующего армией. «Ваше Превосходительство, — рапортует командир конвоя, — генерал Шатилов приказал мне…»
— Коня! — гремел Врангель. — Покровский, ждите меня у моста! — успевает крикнуть он и во главе конвоя быстро скрывается в облаках взбудораженной пыли.
Незаметно уходил день, и теплая летняя ночь окутывала своей пеленой взбудораженный город. Люди бегали, кричали, гремели выстрелы, свистели гудки паровозов. Над взбудораженным городом в далеком темном небе кровью разлилось зарево от горевших керосиновых и нефтяных складов.
К раннему утру честь армии, честь командующего были спасены генералом Врангелем. Над правительственными зданиями в городе продолжал развеваться русский национальный флаг.
В. Сабинский{369}
Воспоминания{370}
В Харькове в то время еще было возможно достать социал-демократическую газету, в которой военный обозреватель полковник Рябцев371 помещал довольно объективные статьи о положении на фронте. Одно время мы очень надеялись на Колчака, который весной девятнадцатого года повел наступление и приблизился к Волге, но потом неожиданно стал откатываться к Уралу. Но вот, это случилось, кажется, в мае, Красная армия, наступавшая на Дон, была совершенно разбита. В Харькове среди большевиков началась паника. Появились отчаянные призывы к рабочим защищать революцию, и была объявлена их мобилизация. Мне самому пришлось видеть, как эти наскоро сформированные части, одетые уже в солдатские гимнастерки, маршировали по улицам, отправляясь на деникинский фронт. Но в очень непродолжительном времени стало известно, что под Барвенковом они тоже были разбиты. Вскоре под Харьковом пролетел деникинский аэроплан, разбрасывая прокламации, но, к сожалению, ветер отнес их далеко в сторону, а потом спустя немного времени, и опять тоже в воскресенье, мы услышали пулеметную стрельбу со стороны парка, то есть с севера. Оказалось, что казачья конница обошла город, а через два дня добровольцы входили в Харьков и опять, как немцы, с юга мимо нас. Меня удивила их малочисленность. Вероятно, мимо нас прошло их около двух тысяч с одной батареей, вооруженной английскими пушками. Некоторые высказывали предположения, что в город вошли еще войска другими путями. Публика, стоявшая по сторонам дороги, приветствовала добровольцев рукоплесканиями, но большой толпы и криков не наблюдалось.
С приходом добровольцев появились новые деньги — донские. Продуктов на базаре и во вновь открывшихся лавочках и магазинах появилось больше, и они относительно к заработкам как будто подешевели, но потом опять стали повышаться в цене. Значительная часть населения встретила Белую армию с воодушевлением, и застрявшие в Харькове офицеры, так же как и многие учащиеся, сразу же вступили в ее ряды. Несколько таковых нашлось и в нашем классе. Я же колебался, а родителям казалось, что возраст у меня недостаточный и что физических и боевых данных у меня меньше, чем у тех моих товарищей, которые пошли воевать.
Проходили недели, но от брата{372} никаких вестей не получалось, хотя один знакомый сообщил, что видел его в армии Деникина. Наконец, уже в конце июля, он появился лично — веселый, полный энтузиазма, верящий в скорую окончательную победу. «Ведь вся южная армия большевиков окончательно разбита, и все их бронепоезда разрушены или захвачены», — утверждал он. Потом брат поведал нам подробно о своей одиссее. В конце восемнадцатого года он благополучно прибыл в Одессу, где вступил в армию Деникина. Причем благодаря знакомству с морскими офицерами в формирующуюся тогда в Таганроге морскую артиллерию, с шестидюймовыми пушками, установленными на больших железнодорожных угольных вагонах. Пушки были французского производства и назывались просто «канэ». Чтобы во время стрельбы вагон не пострадал, его посередине под орудием подпирали домкратами с помощью деревянной клети. В каждой батарее было по две площадки, с одним орудием на каждой. Команда батареи состояла в значительной части из донских отборных казаков, обладавших достаточной физической силой, чтобы крутить домкраты и подавать снаряды в два с половиной пуда весом (более 40 кг). Вероятно, поэтому, а может быть, и потому, что начальник штаба Деникина, Романовский, недолюбливал морских офицеров, эти четыре батареи были причислены к Донской армии.
Деникин командовал тремя армиями, отдельно организованными: Добровольческой, Донской и Кавказской. Командиром первой был генерал Май-Маевский, второй Богаевский, а третьей Врангель. Порядки и отношения между чинами у них значительно отличались. В Добровольческой армии по армейской русской традиции были сильны «цук» и «подтягивание», чем злоупотребляли многие малокультурные офицеры, производя неблагоприятное впечатление на добровольцев из учащейся молодежи. Кроме того, она в значительной степени состояла из офицеров, не находящихся на командных должностях, сгруппированных в особые офицерские роты, в которых не посылали на работы, обычные на военной службе. В Донской же армии отношения между чинами носили семейный характер. Полки были сформированы по станицам, и офицеры по большей части были теми же станичниками, как и рядовые казаки, то есть земляками. Кроме того, Донская армия образовалась из народного восстания против большевиков и донское правительство пополняло армию при помощи общей мобилизации в Донской области. Поэтому офицерского состава у них даже не хватало, особенно в артиллерии, и все их офицеры занимали командные должности. В Кавказской армии, состоящей из кубанских и терских казаков, внутренние порядки походили на порядки в Донской.
Мой брат, как кадровый офицер, получил назначение быть старшим офицером четвертой батареи и должность заведующего хозяйством, превращаясь таким образом в хозяина батареи, согласно морской традиции, а ведь все высшее начальство этих морских батарей состояло из старых флотских офицеров. С командиром батареи капитаном Смирновым и поручиками Полторацким и Оппенгеймом отношения у него сложились
