Прокурор: Итак, профессор, вы сообщили нам, что в детстве подсудимый перенес серьезную травму лобной коры мозга. И что же – каждый, кто перенес подобную травму, становится, подобно обвиняемому, серийным убийцей?
Прокурор: Каждый ли человек, перенесший подобную травму, оказывается виновен в тяжких преступлениях иного сорта?
Нейробиолог: Нет.
Прокурор: Может ли тогда нейробиология объяснить, почему в данном случае травма привела обвиняемого к совершению убийств?
Нейробиолог: Нет.
Проблема в том и состоит, что, даже зная многочисленные биологические детали и подробности, позволяющие нам ехидничать по поводу глупых гомункулусов, предсказать поведение человека все равно не удается. Возможно, кое-что получается на уровне групповой статистики, но не для конкретных людей.
Объяснить удается много, а предсказать – почти ничего
Если у человека сломана нога, то с какой вероятностью он будет испытывать трудности при ходьбе? Думаю, что не ошибусь, если озвучу цифру очень близкую к 100 %. А в случае воспаления легких насколько точным будет предсказание, что человеку трудно дышать и он быстро устает? Опять же около 100 %. И так же мы предскажем последствия сужения кровотока в ногах или обширного цирроза печени.
Давайте переключимся на область мозга и нейробиологических нарушений. Если у человека было повреждение мозга, после чего в ткани рубца вокруг повреждения нейроны перераспределились и теперь возбуждают и сами себя, и окружающие нейроны, – насколько вероятно, что у него начнутся эпилептические припадки? А если у человека стенки сосудов в мозге ослаблены, то с какой вероятностью можно с течением времени ожидать у него аневризму мозга? И какова вероятность, что у носителя аллельного варианта гена, вызывающего болезнь Хантингтона, к 60 годам появятся нейромышечные нарушения? Во всех случая вероятности весьма высокие, приближающиеся к 100 %.
Добавим сюда поведение. Вот человек с обширными повреждениями лобной коры: насколько вероятно, что через пять минут общения с ним вы заметите какие-то странности, поведенческую несуразицу? Примерно процентов на 75.
Расширим поведенческий диапазон. Велика ли вероятность, что человек с повреждениями лобной коры рано или поздно совершит чудовищное насилие? Или что тот, кто перенес в детстве жестокие надругательства, повзрослев, сам станет жестоким? Или что у солдата, видевшего, как в бою убивают его товарищей, разовьется посттравматический синдром? Или что у носителя того варианта промотора гена вазопрессинового рецептора, который предопределяет полигамные связи, будет множество неудачных браков? Или что у человека с особым набором глутаматовых рецепторов в коре и гиппокампе IQ окажется выше 140? Или что у человека, чье детство прошло в несчастьях и потерях, разовьется депрессивный синдром? Для всего этого вероятность ниже 50 %, а часто гораздо ниже.
Как же так получается, что сломанная нога обязательно приведет к трудностям в движении, а все перечисленное в предыдущем абзаце, скорее всего, не повлечет за собой тяжелых последствий? Может быть, там меньше «биологии»? Или, может, все это потому, что в голове сидит небиологический гомункулус, а в ноге – нет?
Надеюсь, ответ (точнее, подступы к нему) на поставленные вопросы плавно вытекает из всей той огромной информации, что была изложена в предыдущих главах этой книги. В социальном поведении ничуть не меньше «биологии», чем в сломанной ноге. Но в количественном отношении «биологичность» данных обстоятельств различается.
От сломанной кости в ноге к нарушенной походке (если человеку вздумается пройтись через час после злоключения) ведет прямая линия причин – через воспаление и боль. И эту прямую биологическую линию не искривить ни генетическими вариациями, ни условиями внутриутробного развития, ни культурным окружением или наполненностью желудка. А на социальное поведение, как мы видели, все эти переменные как раз и влияют, рождая самые лучшие и худшие наши поступки.
