Смерть Сталина
Каждое утро дети собирались в школу, Кирилл — на работу (слава богу, хоть какая-то работа есть). Я оставалась одна со своими болячками в этой осточертевшей, с облупившейся штукатуркой, с трещинами на потолках, неудобной, тесной для детей и для нас, квартире. Им нужно больше места, больше удобства для занятий. Единственным украшением этой убогой обстановки являются книги, книги, книги, которые собираются вокруг нас, и Лялины картины. Ляля рисует, купили рамы, повесили ее картины — работы ученические, но выглядят очень хорошо… Последнее время увлекается она поэмами, читал их Джин — понравились.
— В школе, — говорит она, — дети шутят: «Ранние работы поэтессы Виктории Алексеевой».
Володя вырос, он уже выше меня. В школе его считают самым успешным и умным учеником.
Боже мой, как бы я хотела увидеть маму! Милая, родная, где ты? Что с тобой? Как ты живешь одна, как перст одна? При мысли о ней ничего меня не радует. Хоть бы раз еще взглянуть в ее ласковые родные глаза. Этот страшный, тяжелый груз ношу я в себе и буду носить всю мою жизнь. Я никогда, никогда не прощу себе, что я тебя оставила. Родная моя, простишь ли ты меня? Я знаю, матери все прощают. Как бы я хотела, чтобы все мы были вместе. Как бы я хотела получить от тебя весточку, хотя бы маленькую весточку, хоть одно слово, хоть листок чистой бумаги, который держала ты в своих руках. Как бы я хотела чтобы дети увидели тебя, и ты детей, какая это была бы радость для всех нас. Почему так все тяжело и сложно? Милая, хорошая моя, мне так больно…
Сегодня было такое же обычное утро, как всегда. Дети собирались в школу, Кира, на работу, а я, как всегда, как только вставала, сразу включала радио, так как мне кажется, что Нью-Йорк — единственное место на земном шаре, где в течение суток можно иметь любой климат: ветер, грозу, снег и жару до седьмого пота.
Поэтому чтобы хоть что-нибудь услышать о погоде, надо включить радио.
И вдруг какой-то необычный, взволнованный голос диктора произнес: «He is dying, he is dead[23]». О ком шла речь, я еще не слышала, но сразу вскрикнула:
— Сталин умер! Умер!!!
— Да не может быть! — вскочив с места, вскрикнул Кирилл, и мы, затаив дыхание, замерли.
Но на этом официальные сообщения кончились и начали передавать только всевозможные соображения различных экспертов по русским вопросам. Оказывается, не умер, а только при смерти, у него произошел удар, кровоизлияние в мозг, как и у Ленина, доложил кто-то.
— Да его еще, может быть, и откачают, — грустно заключил Кирилл перед уходом.
Но самое невероятное казалось то, как были расстроены все дикторы! Мне казалось, никто в жизни так не ожидал и так не хотел его смерти, как я. Я так ожидала этого момента и так надеялась, что, как только Сталин умрет, все изменится и всем станет легче.
Мне невыносимо трудно передать то жуткое чувство, которое охватило меня. Зачем, зачем все случилось так поздно? Зачем было уничтожено столько прекрасных жизней, зачем так безжалостно был уничтожен весь цвет нашей страны? Ради чего все это делалось? В угоду кому? Зачем? Ведь все равно ему пришел конец, а зловещий, кровавый след на веки вечные остался в НАШЕЙ СТРАНЕ.
Сколько бы я сейчас дала, чтобы очутиться там с моим народом, чтобы понять, прочувствовать их настроение, еще и еще раз пересмотреть и осмыслить теперь, имея этот тяжелый опыт за своими плечами, все их и свои чувства и думы.
Теперь я часто думаю: зачем мы не вернулись? Может быть, все бы обошлось, может быть, наши страхи были преувеличены? Ведь мы ни в чем, ну просто ни в чем не были виноваты, кроме огромного желания всегда и везде представлять нашу страну только с хорошей стороны.
И иногда даже на очень каверзные вопросы я отвечала так, что мне говорили: знаете, никто нам никогда так, как вы, не объяснял. Но ведь это и была та правда, о которой мы действительно всю жизнь только и мечтали.
В это время, сразу после войны, была огромная тяга к возвращению, эмиграции в Советский Союз со всех стран мира. И мы, я уверена, обязательно вернулись бы, если бы не начали снова повторяться те страшные обстоятельства, при которых людей снова, без всяких на то оснований, вдруг вызывают и отправляют прямо в тюрьму. Я искренне хотела, думала и считала, что все, все должно измениться после войны.
И снова приходит в голову — может быть (о, это вечное «может быть»!), нас и не арестовали бы? Но страх ареста был настолько велик, и не за себя, а особенно за детей, что трудно было преодолеть это чувство. И как мне не хотелось, о, как мне не хотелось, чтобы они пережили то, что пережила я!
Но мы же ни в чем, ну абсолютно ни в чем не были виноваты! А в чем виноваты были те воины, которые чудом уцелели, а по возвращении с фронта немедленно были отправлены в концлагеря?
А в чем виноват был перед Советской властью такой безукоризненно честный человек, как мой отец? За что его арестовали и казнили? И не только его, а сотни, сотни тысяч таких, как он.
Разве не жутко возвращаться в свою страну, на свою родину с бьющимся сердцем — арестуют или нет? Жив останешься или нет?
У меня было такое чувство, что где-то там, в Кремле, угнездились какие-то «зловещие силы», которые поставили своей целью уничтожить, загубить Советскую власть и разрушить, ликвидировать Советский Союз. А в лице Сталина они нашли вполне подходящего союзника. Это какой-то «зловещий заговор», и кто-то, умело дирижируя им, прикрываясь высокими идеями и красивыми лозунгами за Советскую власть, жестко и целеустремленно убирая со своего пути всех лучших людей, облегчает тем самым себе возможность осуществить свой страшный, зловещий замысел, который приведет к ликвидации этой системы и погубит страну.
Я уверена, что когда-нибудь кто-нибудь откроет и разоблачит это змеиное гнездо, выяснит, кем и зачем оно было создано в Кремле, именно в самом сердце нашей страны. Сталин умер. Ведь это не просто умер человек, умер самый страшный человек, и многое, многое умрет вместе с ним, но самое главное останется, останется эта раковая опухоль на здоровом, хотя и израненном теле нашей страны и нашей лучшей в мире, завоеванной народом Советской системы.
