а нам не мешало бы поблагодарить ее. От всей души.
Я прекратил этот бесполезный спор. Переубедить ее в вопросах, хоть каким-то боком касающихся Марины или Анабель, у меня никогда не было ни малейшего шанса. С этим я уже почти смирился. Но не с тем, чтобы оставить без последствий абсолютно бесцеремонное вмешательство сторонних сил в столь детально выстроенное мной будущее моего сына.
Первым делом следовало докопаться до его корней. Для того, чтобы выследить Максима мне понадобилось добрых три дня, но он поклялся мне Дариной, Мариной и машиной, что не имеет никакого отношения к изменению профориентации детей. И посетовал, что они к нему за помощью не обратились — он бы их так натаскал, что можно было бы сразу на третий курс поступать. И с полной уверенностью заявил мне, что для Марины эта новость стала не меньшим сюрпризом, чем для него самого.
В первом я ему поверил, в последнем — лишь убедился, что Марина и свою ангельскую свиту наловчилась за нос водить. Киса, даже если что и заметил, как положено хранителю, слова не промолвит, чтобы не прогневить свою одержимую богоборчеством подопечную. Ее саму я, не имея неопровержимых доказательств, никаким боком к стенке не припру — выскользнет, да еще и опять крик на весь мир поднимет о притеснениях человечества небожителями. А в нашей и так уже сложной до невозможности обстановке такие обобщения ни к чему. Остается один Стас.
С ним я ни до каких истоков, конечно, не дойду — если она сумела Максима в отношении Дарины в заблуждение ввести, то не имеющего в целом никаких особых пристрастий на земле Стаса и подавно. Но если на начало этой гнусной интриги он мне свет пролить не сможет, то на ее конец — очень даже. Желательно, ослепляющий, в виде пары-тройки молний. В конце концов, она у него под началом работает и даже в своей мании величия не решится отрицать, что вся ответственность за их так называемое сотрудничество целиком на нем лежит.
Пусть он прикрикнет на нее, чтобы больше не смела отвлекаться от какой-то там их совместной операции. Пусть авторитетно объяснит ей, что хрупкое равновесие в накаленной до предела ситуации с нашими детьми, достигнутое невероятными усилиями многих сторон, просто не выдержит никаких непрошеных форс-мажоров. Или еще лучше — пусть припугнет ее невозможностью совместной работы с безответственными и недисциплинированными сотрудниками.
Размышляя, как бы поубедительнее настроить Стаса на разнос Марине, я вдруг вспомнил, что он что-то давненько у нас не показывался. Сразу после того памятного заседания у нас, наверху, он чуть ли не каждую неделю являлся — наверняка для того, чтобы убедиться, что все его труды по отстаиванию нас с Тошей и Максимом впустую не пропали.
Я лично с ним особо не откровенничал — Игорь с Дариной на рожон больше не лезли, а то, что у них зуб на всех нас вдруг вырос, никому демонстрировать не обязательно. Особенно тому, кому по долгу службы положено такие зубы по мере надобности стачивать. О благодарности я, конечно, не забыл, но с течением времени эти инспекторские визиты меня довольно прилично напрягать начали. Изображать полное благоденствие и бурлящий оптимизм ради сокрытия удручающей реальности мне всегда как-то не по душе было.
Но, похоже, нам всем удалось-таки убедить его, что причин для служебного беспокойства в наших краях у него нет. Я даже не смог припомнить, когда в последний раз видел его. На Новый Год — точно, и потом пару раз, по-моему. Или больше? Хоть убей, не помню.
Но это не важно. Официально к нему обращаться — слишком на кляузу смахивает, при личной встрече проще было бы вскользь, между делом о Марининых безобразиях упомянуть, но я ведь не личной выгоды ради беспокоить его собрался. В конце концов, речь ведь о его работе идет, об опасности, которой ее, как и все вокруг себя, Марина подвергает, о неприятностях, которые могут ему вследствие этого грозить. А я просто хочу помочь ему предотвратить их. Так же, как он совсем недавно помог нам с Тошей и Максимом — а долг платежом красен.
Приободрившись от полного бескорыстия своего обращения к Стасу, я мысленно вызвал его. Ответа не последовало. Восемь раз. Я отложил разговор с ним на день. Потом еще на один. И так целую неделю. На вторую я перешел на ночные вызовы. С тем же результатом. Больше всего меня удивляло то, что, не достигнув его, мои запросы не перенаправлялись диспетчеру — из опыта общения со своим руководителем я отлично знал, что такая практика является у нас повсеместной. Складывалось впечатление, что они отклоняются на самом входе, чтобы их не фиксировали и не уведомляли о них абонента, как только он освободится. В конце концов, я вспомнил, что в его ведении находится вся земля, и решил, что на время проведения особо обширной и, не исключено, горячей операции он полностью отключился от всего, не имеющего к ней прямого отношения. Мне даже как-то неловко стало от своей настойчивости.
Кроме того, необходимость в том, чтобы Стас сказал Марине свое веское слово, как будто перестала быть чрезвычайно острой — Игорь с Дариной больше никаких крутых виражей на своем пути не закладывали. Обучение всем этим юридическим премудростям оказалось, как я понял, непростым, но и оно им без особого труда давалось — до такой степени, что они до самых холодов, когда поток туристов сократился до тонкого ручейка, подсунутую им Мариной работу не бросали.
Они вообще как-то вдруг повзрослели. Я всегда знал, что детство заканчивается вместе со школьными годами, но сейчас получил возможность своими собственными глазами наблюдать, с какой готовностью они, самостоятельно определив свою дальнейшую судьбу, ринулись в свою новую, отдельную от нас жизнь. Даже когда наступила зима, дома Игорь бывал редко — вечно у них после занятий то какая-то работа над совместным проектом была, то консультации, то вылазки куда-то всей группой.
В результате, мы с Татьяной все чаще оставались дома одни и словно в самое начало нашей жизни вернулись. Не скажу, что меня это не устраивало — в конце концов, дети вырастают и уходят, а нам с ней вместе оставаться. Вечно, как я до сих пор надеюсь. Мы начали вспоминать, как говорить не только о делах Игоря, как ужинать вдвоем, шутливо подначивая друг друга, как просто сидеть рядом, и не только сидеть.
И когда Игорь все же оказывался рядом с нами, атмосфера душевной
