Рен Истаэр ал Истаэрр раздраженно дернул щекой:
— Представь себе, нет.
— Почему же тогда ты ушел?
— У тебя во дворце стало неуютно, а я захотел еще раз просмотреть память рода.
— Что? И ты тоже? — удивленно повернулся ллер Адоррас.
— Что значит «тоже»?
— Да так… зачем тебе память?
Летописец, поэт и одновременно кузнец повел широкими плечами:
— Хотелось проверить записи отца и сравнить со своими ощущениями.
— Полагаешь, он передал тебе не все?
— Эти чужаки не идут у меня из головы, — признался рен Истаэр. — В отличие от тебя, я не застал той войны. Поэтому все, что мне известно, известно лишь по памяти отца. А он, если помнишь, с трудом пережил ту бойню и в конце концов утратил ясность ума.
— Да. Война многим повредила разум.
— Мы не воины, — горько усмехнулся кузнец. — К несчастью, большинству из нас чужда даже мысль об отнятии чужой жизни. Многих она приводит в священный трепет, а те, кто еще хранит память о войнах, вряд ли сумеют заставить себя снова увидеть этот кошмар. Слишком сильно они прошлись по Эоллару. И слишком много боли принесли, чтобы ее можно было спокойно вынести. Если уж даже отец не смог… многие предпочли забыть прошлое, как страшный сон, и до сих пор стараются не думать, что все это может повториться.
— Мы с тобой думаем, — сухо напомнил повелитель. — И уже не раз отнимали жизни.
— Да, но какие? И какой ценой?
— Большое начинается с малого. А многим даже простая охота кажется кощунством.
— Звери, — криво улыбнулся кузнец. — Мы убиваем всего лишь зверей, а нас с тобой клеймят и за спиной называют чудовищами. Дикарями, презревшими блага цивилизации.
— С чего-то же надо было начинать, — вздохнул ллер Адоррас. — Какой же я правитель, если начну обрекать своих воинов на то, цену чему не знаю сам? Пришлось учиться. А потом учить их. Заново.
— Твои эвитарэ хороши, не спорю. Но их слишком мало: что такое две сотни воинов против настоящего врага? А маги? Ты ведь понимаешь разницу?
— Других у нас нет, Ис. Война уничтожила слишком многих. Весь цвет нашего народа. Всю ударную силу. А те, кого она не уничтожила, к несчастью, остались по другую сторону завесы между мирами.
— И теперь они вернулись…
Владыка Эоллара снова помрачнел.
— Я не знаю, что мне делать, Ис. Как не допустить новой войны? Раньше мы считали, что этот кошмар не повторится. Кажется, мы слишком верили в непогрешимость драконов и уповали на их могущество. И ведь это я им поверил, Ис! Ты понимаешь?! Я! — Ллер Адоррас прикрыл глаза рукой.
— Решение принимал совет старейшин и лишь потом владыка.
— Отец был слаб после войны, — глухо отозвался повелитель. — Он считал это своей ошибкой: сотни тысяч погибших, лавина извержений вулканов, бесконечные цунами, шторма… и новые жертвы… ты же видел в памяти рода, что творилось на Алиаре. Атторас считал, что это его вина и гибель двух третей народа лежит на нем. Он видел исход. Видел, как горят наши леса. Чувствовал боль нашего мира. Всю до последней капли. Он взял эту боль на себя — единственное, чем мог тогда помочь. Но это не рана его убила, Ис. Его убила вина за совершенную ошибку. И я должен был это предвидеть. Должен был настоять на сохранении союза с гномами и людьми и отменить запрет на убийства хотя бы для мужчин. Хотя бы для магов.
— Ты не мог знать, — тихо сказал кузнец. — Все верно, мы слишком уповали на Создателей. К тому же Атторас издал закон, против которого ты не мог пойти.
Владыка сгорбился в своем кресле:
— Боюсь, он уже не ведал, что творил, Ис. Боль Алиары терзала его день и ночь, год за годом, пока мы восстанавливали свой мир. Он не хотел, чтобы смерть сеяла разрушения дальше, поэтому и пошел на введение закона о непричинении смерти. Вместо того чтобы растить новых воинов и укреплять ослабевшую армию.
Рен Истаэр опустил глаза: он тоже считал, что это было ошибкой. И отец его считал так же, за что и был когда-то отлучен от дворца вместе со своими летописями. Он уехал с Эоллара — один, раздавленный, страшащийся за судьбу своего народа, но не имеющий возможности ее изменить. Лишь спустя три тысячелетия, когда глаза старого владыки закрылись и трон занял владыка новый, старший Истаэр рискнул вернуться. А вернувшись, пришел в ужас, когда увидел, во что превратила эльфов воля прежнего повелителя — от искусных лучников и непревзойденных мечников не осталось практически ничего! Выжившие в войне оказались сосланы подальше от благостно-гармоничного дворца. В умах молодежи, не заставшей кошмары битв, царила идея о непричинении смерти любому живому существу. Охота запрещена. Дуэли исключены. Веками оттачиваемые воинские умения были вычеркнуты из обучения молодых эльфов. Дамы стали похожи на ленивых домашних кошек. Кавалеры превратились в болтливых щеголей, главным занятием которых стали словесные дуэли и вычурные конструкции из ничего не значащих фраз, которыми эти разодетые петухи пытались поразить одуревших от безделья красоток.
У старого воина выступили слезы, когда он увидел, как стремительно деградировали перворожденные. Всего за три с половиной тысячи лет! Ни охотников не стало, ни кузнецов, ни доблестных воинов. Только утратившие искру настоящего искусства бездари, которые искренне гордились тем, что превратились в жалкое подобие самих себя.
Когда старик Истаэр, впервые в жизни опьянев от безмерного количества выпитого, ураганом ворвался в тронный зал, по пути расшвыривая так называемую охрану, Адоррас был молод и оглушен свалившейся на него властью. Но прослезившийся ветеран, на лице которого огнем пылал старый шрам, произвел на повелителя впечатление, схожее с вылитым за шиворот ведром ледяной воды. Истаэр кричал, не стесняясь придворных. Обвинял. Укорял. Проклинал. Плакал… ллер Адоррас до сих пор не мог забыть, сколько боли тогда горело в глазах старого воина. И сколько муки было в его срывающемся голосе, описывавшем угасание эльфийской расы.
Вопреки ожиданиям двора, новый владыка не оттолкнул израненного ветерана и не приказал выставить вон. Напротив, терпеливо выслушал, стараясь не выдать собственных сомнений и больно колющего чувства стыда. Именно тогда он понял, что старик был прав. Сто раз прав: если ничего не сделать, всего через пару поколений это увядание будет не остановить. Целая раса погибнет, выродившись в пустоцветов. Все их знания пропадут. Сама память выветрится, и не останется на Алиаре ничего, чем когда-то так гордились перворожденные.
Но резко менять каноны — а отцовский закон до горечи быстро стал каноном и незыблемой традицией — было нельзя. Нового владыку не поняли бы и не поддержали. Слишком инертно праздное общество. Слишком ленивы и беспечны стали эльфы. Слишком удобно им было в этой обманчиво милой сказке, в которой все прекрасно и весело, где нет смерти, крови, боли и разочарований. И где лишь безумцы пытались плести вялые интриги, но и то большей частью для того, чтобы хоть как-то развеять бесконечно долгую скуку.
