Благословите Анания, Азария, Мисаил Господа, пойте и превозносите Его во веки. Благословите Апостоли, пророцы и мученицы Господни Господа, пойте и превозносите Его во веки. Благословим Отца и Сына и Святаго Духа Господа, ныне и присно, и во веки веком, аминь. Хвалим, благословим, кланяемся Господеви, поем и превозносим Его во веки…
Ошеломленный увиденным, Салтыков переводил растерянный взгляд с ходящего по кругу и поющего Морозова на стоявшего рядом с ним молчаливого и бесстрастного Паисия, не понимая, что предпринять. Тем временем Глеб остановился перед Салтыковым, прервав пение. Теперь они стояли напротив друг друга на расстоянии не более одного аршина. Салтыков даже почувствовал у себя на щеке холодное дыхание стольника. Точно прикоснулся в жаркий полдень к ледяной сосульке. Внезапно Глеб открыл глаза. Всех, кто это увидел, пронзил дикий ужас. Зрачки Глеба были величиной с просяное зернышко. Он смотрел ими на Бориса пристально и сосредоточенно, словно полоз на мышь.
– Петр же познав Его, яко Господь есть… – произнес Глеб, с угрозой делая шаг вперед.
Оторопевший Салтыков испуганно сделал шаг назад, но, оступившись о задранную половицу, с грохотом упал навзничь. Лицо его перекосило от ужаса. С воем он стал отползать на локтях от надвигающегося Морозова, призывая слуг на помощь. Но всегда верная челядь на этот раз, спотыкаясь и подталкивая друг друга в бока и спины, стремительно выбежала прочь из кельи, бросив своего хозяина на произвол судьбы. Архимандрит и дежуривший в келье больного инок в то время стояли как вкопанные, открыв рты от удивления, и также не могли прийти на помощь устрашенному боярину, потеряв от наступившей оторопи способность передвигаться.
Глеб встал над лежащим Салтыковым, смерил его своим кошмарным взглядом и, подняв голову, издал протяжный, леденящий кровь нечеловеческий вой. Из его глаз и ушей потекли тонкие струйки крови, капая на белоснежную исподнюю рубаху и до блеска отполированный пол. На губах Глеба выступила кровавая пена, тело передернулось в сильных судорогах. Он воскликнул что-то нечленораздельное и мертвым упал на вопящего от страха Бориса.
Глава 17. Новая метла
Худые вести не лежат на месте. К заутрене в монастыре уже на каждом углу судачили о знатном ночном госте и об умершем во второй раз за последние несколько дней стольнике Морозове. Всех интересовало, окончательно ли на этот раз помер царский спальник или же еще раз воскреснет по прошествии некоторого времени, и зачем так спешно приехал в монастырь боярин Салтыков. Вельможа знатнейший, бывший до возвращения из польского плена патриарха Филарета едва ли не первым человеком в государстве, да сохранивший пока немало от прежних царских милостей.
Солнечным и пригожим утром, сразу после заутрене, у внешнего притвора Покровского собора собрались все монастырские насельники. Напряженным молчанием они встретили вышедших к ним из дверей храма на паперть архимандрита Паисия с клиром и боярина Бориса Салтыкова с несколькими доверенными лицами из ближайшего его окружения. Немного поодаль от них в походном кресле уже восседал архиепископ Арсений Элассонский, окруженный своей челядью.
Борис Салтыков, давно пришедший в себя после ночных неприятностей, был меж тем хмур и неприветлив. Он вышел к народу, толпящемуся внизу, даже не пытаясь замаскировать стальных ноток в своем голосе.
– Сегодня ночью в монастыре при странных обстоятельствах скончался мой сродник, стольник Глеб Морозов, – начал свою речь Салтыков.
Архимандрит Паисий нервно вздрогнул и посмотрел по сторонам. Встретившись глазами с Арсением Элассонским, наблюдавшим за происходящим с откровенным интересом, он отвел взгляд в сторону, недовольно хмурясь.
– А вчера прямо в обители кто-то зарезал слугу Глеба и спрятал тело в поленнице дров. Не слишком ли много смертей за один день? – задал вопрос Салтыков, сурово глядя на собравшихся. – Преступление это тем более предерзостное, что совершено оно против знатного вельможи и друга государя. Надеюсь, все понимают, что такие события не могут остаться без последствий. Я как руководитель приказа Большого дворца и ближний к государю человек, беру расследование в свои руки. Отныне и до его завершения никто не имеет права покидать обитель без разрешения.
По рядам монастырской братии пронеслись глухой ропот, шевеление и перешептывание.
– Вы все подозреваемые! – без тени улыбки закончил свое обращение царский вельможа и, надменно махнув рукой, дал понять, что разговор окончен и люди могут расходиться.
Притихшие и не на шутку испуганные таким поворотом событий, обитатели монастыря стали небольшими группами поспешно расходиться. Отец Феона вместе со старцем Прокопием, послушником Маврикием и догнавшим их отцом-келарем покидали Соборную площадь одними из последних, ведя негромкий разговор о событиях последних дней, свидетелями и участниками которых они невольно оказались.
Феона, не видя пользы в праздности, предпочитал слушать, нежели говорить. Немного отстав от товарищей, он пытливо смотрел по сторонам, размышляя при этом о том, о чем его спутники не знали и даже не догадывались. Он думал о том, что совершенное преступление, которое сначала показалось ему вполне заурядным, на деле оказалось совсем не простой историей, полной загадок и противоречий, а каждый новый человек, возникавший в дознании, только усиливал путаницу и неразбериху. Чутье и опыт подсказывали Феоне, что это только начало. Неожиданности еще будут. Видимо, будут и трупы. Вряд ли тот, кто для достижения цели, не задумываясь, отправил на тот свет двоих, испытает сомнения, если потребуются новые жертвы.
