«Едва я закрыл за собой двери императорского кабинета, как Его Величество, взяв меня за плечи, с глазами полными слез, произнес: “Как я счастлив быть с вами и иметь возможность свободно излить душу другу, который сумеет понять меня! Представьте себе, какие эмоции и чувства обуревают меня на протяжении последнего месяца. Вы видите, мой друг, при каких обстоятельствах я вступаю на трон – молодой, неопытный, никогда не желавший и не мечтавший о верховной власти, – и вы должны понять, что происходит в моей душе. Скажу вам со всей откровенностью и искренностью: хотя теперь наши позиции по отношению друг к другу и приобрели иную форму, то уважение и та дружба, которые я к вам питаю, никогда не изменятся. Я ничего пока не знаю о характере отношений, которые политика может установить между императором России и послом короля Франции, но даю вам слово чести, что Николай навсегда останется для графа де Ла Ферроне тем же, кем он был для него до сих пор, и я очень надеюсь, что и вы останетесь тем же по отношению ко мне.
Вы только что стали свидетелем происшедших событий, когда я был вынужден еще до истечения первого дня моего царствования пролить кровь. Никто, быть может, за исключением вас и моей жены, не в состоянии понять ту нестерпимую боль, которую я испытал и которую обречен испытывать всю мою жизнь от воспоминаний об этом ужасном дне. Мои счастливые дни миновали, мой дорогой Ла Ферроне. Я всегда знал, сколь тягостен груз короны, и Бог свидетель, что я отказывался от нее до тех пор, пока невиданные обстоятельства не вынудили меня принять ее. Однако несчастные, которые подготовили этот гнусный заговор, поставили меня перед необходимостью действовать таким образом, как если бы я намеревался отобрать ее у того, кому она принадлежала”».
Далее Николай объяснил Ла Ферроне что побудило его, вопреки собственной воле, принять российскую корону, от которой категорически отказался законный наследник, его старший брат Константин. Конечно же, он, Николай, хорошо понимает настроения солдат, которых их командиры обманом вывели на Сенатскую площадь: солдаты уже присягнули на верность Константину и не могли взять в толк, почему они должны переприсягать другому императору. Этим солдатским неведением и воспользовались офицеры-мятежники.
«“Обстоятельства поставили меня перед необходимостью ради спасения столицы, а возможно, и Империи от ужасной катастрофы пролить кровь несчастных, которые в большинстве своем доказали самим своим мятежом, на что может их подвигнуть верность данной присяге и преданность командирам”. Император произносил эти слова с глазами полными слез, а рыдания мешали ему говорить, – отметил в своем донесении Ла Ферроне. – После минутного молчания он (император. – П. Ч.) продолжал: “Извините, мой дорогой граф, я знаю, что могу излить душу перед другом, открыть ему все мои страдания, не опасаясь, что он обвинит меня в слабости. Я уже это говорил и повторяю вновь: именно с вами я испытал первое мгновение облегчения. Я поверил в вашу дружбу в таких обстоятельствах, которых мы не могли и предположить – ни вы, ни я, – и в которых мы все еще находимся сегодня”»82.
Когда французский дипломат попытался перевести разговор на международные дела, молодой император сказал: «Сегодня я не буду говорить с вами о политике, поскольку эта сфера для меня совершенно новая»83.
В своих последующих донесениях в Париж граф де Ла Ферроне сообщал о полном восстановлении спокойствия и порядка в российской столице.
На фоне этих успокоительных заверений некоторым диссонансом прозвучала депеша, датированная 21 февраля (9 марта н. с.) 1826 года, в которой посол сообщил о распространившихся в Петербурге слухах о возможном новом восстании, приуроченном якобы к доставке в северную столицу из Таганрога тела покойного императора Александра I. Согласно этим слухам, готовился взрыв Казанского собора, в подземельях которого будто бы обнаружили большие запасы пороха. «Император ежедневно получает анонимные письма с угрозами его жизни, если инициаторы заговора 26 декабря будут приговорены к смерти, – с тревогой сообщал Ла Ферроне. – Полиция пока еще не сумела раскрыть авторов этих преступных сочинений, одно из которых совсем недавно было ему передано лично в тот момент, когда император садился на лошадь. Его Величество не обнаруживает никакого страха и продолжает, как ни в чем не бывало, показываться на публике и совершать свои обычные прогулки. Здесь повторяют слова государя, делающие ему честь: “Они хотят сделать из меня тирана или труса, но они не преуспеют ни в том, ни в другом”»84.
Как уверял свое правительство посол Франции, казнь пяти главных участников восстания не вызвала сочувственных по отношению к ним откликов в обществе, больше обсуждавшем подготовку к коронации молодого императора, которая должна была состояться в Москве 3 сентября. «Общественное мнение здесь, как и в Петербурге, поддерживает решительные действия правительства, – сообщал 5 августа 1826 года из первопрестольной граф де Ла Ферроне. – Сохраняется полное спокойствие, и всеобщее внимание приковано к предстоящим праздничным церемониям»85.
2 сентября, накануне коронации в Успенском соборе Кремля, французский посол в очередном донесении в Париж предсказывал, что главным принципом правления Николая I станет укрепление незыблемости самодержавного строя в России. «Он намерен царствовать со справедливостью, но как абсолютный властитель, так как убежден, что русская нация еще далеко не готова к тому испытанию, которому ее хотели бы подвергнуть новаторы»86.
Политический прогноз Ла Ферроне оправдался в полной мере. Тридцатилетнее царствование Николая I стало апогеем в истории русского самодержавия. Из событий 14 декабря молодой император извлек два основных урока. Важнейшей своей обязанностью он счел укрепление пошатнувшихся устоев самодержавного строя. Но достижение этой цели Николай Павлович видел не только в принятии дополнительных мер полицейского характера, но и в разрешении давно назревших вопросов, оставшихся ему в наследство от его предшественников. Многие из принятых им впоследствии решений в области внутренней политики, включая попытки найти ответ на злополучный крестьянский вопрос, родились в его голове в ходе следствия над декабристами. Можно даже сказать, что какие-то из этих решений были подсказаны царю его оппонентами во время допросов. Известно, что он лично допрашивал многих из них и самым внимательным образом изучал материалы следствия, пытаясь выяснить для себя мотивы, побудившие их выступить против верховной власти с оружием в руках.
Что же касается графа де Ла Ферроне, то он останется на своем посту в России до конца 1827 года, когда будет отозван в Париж, чтобы возглавить Министерство иностранных дел Франции. В начале 1830 года Карл X назначит Ла Ферроне своим послом в Рим, где его и застанет Июльская революция, окончательно свергнувшая Бурбонов. Убежденный легитимист, граф де Ла Ферроне откажется присягнуть «королю-гражданину» Луи-Филиппу и выйдет в отставку. Он умрет в добровольном изгнании в Риме 17 января 1842 года. Николай I переживет своего французского друга на тринадцать лет.
