Сестра Воронцова — Е. Р. Дашкова приводила пример своей семейной немоты, когда она, аристократка, выросшая в Петербурге, приехала в Москву и не могла общаться с родными мужа. «Я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностранного языка. Ее родня… относилась ко мне очень снисходительно;…но я все-таки чувствовала, что они желали бы видеть во мне москвичку и считали меня почти чужестранкой. Я решила заняться русским языком и вскоре сделала большие успехи, вызвавшие единодушное одобрение»[109].
В качестве учителя к великой княгине Екатерине Алексеевне был назначен известный литератор Василий Евдокимович Ададуров. Но употребить на практике полученные от него знания она могла только, разговаривая с истопниками, горничными, полотерами, а позднее со своими конюхами и берейторами. Стоит ли удивляться, что речь Екатерины запестрела народными пословицами и поговорками? Судя по переписке, императрице была свойственна простая, доходчивая речь с удивительно сильными, хотя не всегда правильными оборотами. Например, «любить со всего сердца», как бегать со всех ног. От грамматических ошибок она не могла избавиться всю жизнь, но заметим, их было куда меньше, чем у многих дам ее времени. Знаменитая история со словом «ещё», которое Екатерина якобы писала как «исчо» — не более чем анекдот, она не подтверждается ее собственноручными документами.
«Ты не смейся над моей русской орфографией, — сказала она однажды Грибовскому. — Я тебе скажу, почему я не успела ее хорошенько узнать: по приезде моем сюда с большим прилежанием я начала учиться русскому языку. Тетка, Елизавета Петровна, узнав об этом, сказала моей гофмейстерине: полно ее учить, она и без того умна. Таким образом, могла я учиться только из книг, без учителей, и это есть причина, что я плохо знаю правописание». Впрочем, по свидетельству секретаря, государыня говорила по-русски «весьма чисто», то есть без акцента, и любила употреблять «простые и коренные слова, которых она знала множество»[110].
Императрица охотно писала на языке своего нового отечества. Случалось, что к половине восьмого утра ее рука уже так уставала, что ей приходилось извиняться перед корреспондентами за плохой почерк[111]. Тем не менее она признавалась: «Я не могу видеть чистого пера без того, чтобы не пришла мне охота обмакнуть оного в чернила; буде же еще к тому лежит на столе бумага, то, конечно, рука моя очутится с пером на этой бумаге»[112].
Одинокие утренние занятия Екатерины не обходились без забавных происшествий. Однажды, разводя огонь, она обнаружила в трубе маленького трубочиста, который, почувствовав жар, начал кричать. Государыня немедленно залила угли, помогла мальчику выбраться из камина и наперед приказала поставить в прямой трубе решетку, чтобы предотвратить падение рабочих в пламя.
Иногда во время работы у Екатерины кончалась вода в графине и государыня звонила в колокольчик, зовя слуг. Но случалось, что ее «комнатные женщины» еще спали, и императрица терпеливо ждала их пробуждения. Однажды она звонила слишком долго и, заскучав, выглянула в смежную залу, где должны были дежурить камердинеры. Те преспокойно играли в карты, а на упрек госпожи отвечали: «Мы всего лишь хотели закончить партию»[113].
Утренние бдения государыни далеко не всегда бывали так невинны. Судя по ее запискам к Потемкину, она посещала его в ранние часы, когда весь дворец был погружен в сон. Вечер ее не устраивал, потому что после поздних визитов она плохо себя чувствовала. «Я думаю, — писала Екатерина возлюбленному, — что жар и волнение в крови от того, что уже который вечер поздно ложусь, все в первом часу; я привыкла лечь в десять часов; сделай милость — уходи ранее вперед»[114]. Григорий Александрович исполнил просьбу, но на этом проблемы не закончились.
Все знали, что у императрицы есть фаворит, но для нее считалось крайне неприлично афишировать эту связь. Например, посещать его покои, когда там находились посторонние. «Я было пошла к тебе, но нашла столь много людей и офицеры в проходах, что возвратилась»[115], — писала императрица Потемкину. «Я к Вам прийти не могла по обыкновению, ибо границы наши разделены шатающимися всякого рода животиной»[116]. «Я приходила в осмом часу, но нашла вашего камердинера, с стаканом против дверей стоящего»[117]. Лакеи, гайдуки, секретари, офицеры и просто посетители представляли собой непреодолимое препятствие в глазах Екатерины. Завидев их у покоев возлюбленного, она убегала «со всех ног». «Я никогда не решусь прийти к Вам, если Вы не предупредите меня»[118], — писала императрица.
Ненароком забытые в комнатах Екатерины вещи Потемкина — табакерка или платок — могли скомпрометировать ее[119]. Однажды подаренная Григорием Александровичем собачка, вбежав вслед за горничной в спальню государыни, учуяла там запах любимого хозяина и подняла радостный лай, чем вызвала сильное смущение монархини. «Я сегодня думала, что моя собака сбесилась. Вошла она с Татьяною, вскочила ко мне на кровать и нюхала, и шаркала по постели, а потом зачала прядать и ласкаться ко мне, как будто радовалась кому-то. Она тебя очень любит и потому мне милее. Все на свете и даже собака тебя утверждают в сердце и уме моем»[120].
Если все преграды были преодолены, Екатерина и ее избранник могли побыть некоторое время наедине. Проще всего это было сделать на даче. А в Петербурге подчас приходилось довольствоваться обменом записок с пожеланием доброго утра. «Я пишу из Эрмитажа, — сообщала Екатерина 8 апреля 1774 года. — Здесь не ловко, Гришенька, к тебе приходить по утрам. Здравствуй, миленький издали и на бумаге, а не вблизи, как водилось в Царском Селе»[121]. Вероятно, перед работой государыня нуждалась в хорошей встряске, чтобы потом весь день трудиться, как заведенный механизм. Покинув возлюбленного, она возвращалась к бумагам.
У кофе не дамский вкус
В кабинет ей подавали кофе без сливок и поджаренные гренки в сахаре. Последними она угощала своих собачек, а кофе выпивала сама. Кофе императрицы вошел в пословицу. Его варили из одного фунта на пять чашечек, и он отличался необычайной крепостью. Лакеи добавляли в толстый осадок на дне кофейника воды и переваривали для себя, после них хватало еще истопникам. Следует учесть, что турецкий кофе того времени лишь отдаленно напоминал современные суррогаты с пониженным содержанием кофеина. Это был напиток чрезвычайной крепости, используемый как возбуждающее средство. После него действительно наступал прилив сил. Как-то зимой Екатерина, заметив, что один из ее статс-секретарей С. М. Козьмин замерз, предложила ему чашку. Едва отхлебнув, несчастный почувствовал себя дурно, у него началось сильное сердцебиение.
