Что замечаем мы – это прежде всего выражения эротики, довольно непохожие на наши. Почти полное обнажение, принятое в наше время, похоже, не играло той возбуждающей роли, какую придаем ему мы: Ева с собора Сен-Лазар в Отене нага, но именно потому, что это Ева. Почти нет фресок или скульптур с изображением сцен, где бы участвовала Саломея или олицетворение похоти; маленькие обнаженные тела, олицетворяющие души умерших, бесполы. У себя дома супруги, если могли, раздевались порознь, и я уже говорил, что они купались в парильнях обнаженными и вместе, но в головных уборах. Зато волосы и руки были сексуальными символами, восхищавшими окситанских поэтов, равно как цвет лица или губ. Так что «тысячи любовных утех» Жегана и Блонды или всех остальных сводились к ласкам лица или неоднократным поцелуям, что сегодня вызвало бы усмешку не у одного подростка.
А сам половой акт? Во власти мужчины – говорили ученые клирики; по воле женщины – говорили популярные поэты. Если исключить coitus interruptus (прерванный коитус), обязательный прием контрацепции, но безусловно осуждаемый Церковью как принесение долга в жертву удовольствию, акту следовало быть завершенным, что предполагало согласие женщины и включало оргазм, считавшийся необходимым для полноценного зачатия, и за этим следил Бог. Поскольку фаблио очень свободно и весьма охотно повествуют об этих забавах, я легко мог бы перечислить неудачи мужчин, разочарования женщин, ошибки первых, хитрости вторых; но тут нет ничего, чего не было бы во все времена. Что касается позиции партнеров, Церковь разрешала лишь самую «естественную» – женщина на спине, мужчина сверху, утверждая, что лишь такая поза позволяет зачать ребенка, не получив чрезмерного удовольствия. У древних было иное мнение: уже Овидий рекомендовал около десятка поз, их смену, позицию «верхом», позиции на боку, а некоторые арабские авторы подробно описали целых двадцать четыре позы. Средневековая литература, как провокационная, вроде поэзии голиардов, так и дидактическая, как «Евангелие от прях», и даже музыка, по крайней мере то, что сохранилось под названием «Кармина бурана», – все эти источники внесли вклад в наши знания и, должно быть, просвещали мужчин еще до XII века, а тем более в XV веке, когда началось раскрепощение нравов и языка. Даже хронисты, в большинстве серьезные люди и образованные клирики, приводили немало анекдотов о сексуальной жизни своих героев. Так, нам сообщают, что Филипп Август стал бессилен, имея дело с супругой-датчанкой, а вот его внук Карл Анжуйский мог оказать честь супруге до пяти раз за ночь, рискуя спасением. В «Новеллах» или «Загадках» XIV и XV веков содержится колоссальное количество таких скатологических и эротических выражений, от которых покраснел бы скандальный журналист.
Довольно любопытно, что мы очень много знаем о сексуальных отклонениях в индивидуальном поведении. Греко-римское общество считало особые физические контакты и наслаждения одновременно естественными, поскольку они были связаны с удовольствием для тела, и простительными, поскольку они не касались души. Принудительно связав половой акт с зачатием, христианская мысль вытолкнула все проявления физиологии, выходящие за пределы канонической нормы, в сферу аморального, аномального и противоестественного, а значит, в сферу греха и проклятия. К прелюбодеянию приравнивались даже половые отношения между супругами в период, когда женщина не могла забеременеть. Подобные узы догмы никак не могли стать преградой для естественных влечений, хоть бы и в «нормальной» семье убежденных христиан. Даже не считая недозволенных, но общепринятых любовных забав, периодического блуда по твердым ценам, о котором я еще расскажу, мы можем отметить крайнюю свободу нравов. О ней свидетельствует огромная масса документов – негодующих, угрожающих, осуждающих и карающих, хотя действенность всех этих громов и молний нам неизвестна; все пенитенциалии X–XII веков, классифицирующие наказания за проступки, или исполненные негодования памфлеты, как «Liber Gomorranus» благочестивого Петра Дамиани, написанный около 1050 года, требуют отлучения или покаяний; но эффективность этих осуждений вызывает сомнение, так как в тот период юриспруденция или сборники законов, такие как «Декрет Грациана», не упоминают ни словом обо всей этой распущенности.
Вспоминается, конечно, мастурбация, грех Онана, который приравнивался к симонии, поскольку он состоял, по крайней мере у мужчин, в расточении семени, которым Господь наделил мужчину для продолжения жизни своего народа, то есть это была своего рода растрата, почти торговля общественным достоянием, подобная поведению Симона, желавшего купить у Христа за деньги искусство творить чудеса. Однако чаще всего к покаянию за этот грех приговаривали женщин – возможно, потому, что женщин без мужчин, монахинь или молодых вдов, было немало, – с учетом возраста, положения или обстоятельств. Граница между этим грехом и гомосексуализмом в средневековых текстах не очень отчетлива. Такое поведение в основном квалифицировалось как содомитское, «противоестественное», а значит, вызывающее омерзение; но у него было много разновидностей: анальное соитие между партнерами, хоть бы и разнополыми, акты педофилии между взрослым и ребенком одного пола, контакты человека и животного, именуемые «скотоложеством», и, разумеется, гомосексуальные отношения между лицами одного пола. Античность оставила бесчисленные примеры подобного поведения; тогда к ним относились сурово лишь в случаях педофилии, сопряженной с насилием, или скотоложества, расцененного как оскорбление богов. Естественно, Церковь могла пойти лишь последним путем. Скотоложество как привычку пастухов, живущих уединенно в горах, осуждали редко, поскольку редко замечали; но в случае выявления карали костром, наказанием для еретиков. Педофилия была почти незаметна – в основном ее считали семейным делом, не касающимся никого постороннего; если ее обнаруживали, она влекла за собой лишение имущества или телесные наказания, редко более того. Что до гомосексуализма, которым столь озабочен современный мир, то средневековые социальные структуры вполне благосклонно относились к группам холостой молодежи, кстати, того и другого пола, живущим вместе – в замке, монастыре, в «молодежных сообществах» в деревне или «благочестивых общинах» в городе. Это поведение, отвратительное отражение пороков Содома и Гоморры, осуждали, считая, что оно мешает спасению самих виновных, но не массы; вот почему наказания за этот грех оставались делом частным и редко бывали публичными; возможно, в нем видели очень индивидуальные проявления человеческой натуры, сублимированное завершение дружеских отношений, распространившихся на плотскую сферу. Это наше время задалось целью выявить все такие случаи, доказанные или возможные, которыми изобилуют источники – от Роланда и Оливье до миньонов XV и XVI веков. Создается впечатление, что в средние века на эту сферу смотрели спокойно.
Жизнь своим очагом
Как написал в XVI веке юрист Луазо, «спать и есть вместе – это и есть брак, как я думаю». Оставим пока в стороне брак и все, что с ним связано в средние века, и опишем жизнь «своим очагом», как говорили о жизни супружеской пары, очага нотариусы XIV века.
Для многих, будь они историками или нет, супружеская чета – это единственный кадр жизни,[17] который бросается в глаза. Это территория мужчины, как провозглашают закон и обычаи; на женщину, живущую рядом с ним, он имеет все права, проистекающие из его manus – власти, предоставленной ему узами брака (или без них) св. Павлом или Юстинианом, а затем и всеми позднейшими правилами. Я сказал, что он мог бить свою супругу, что она была обязана ему подчинением во всем, кроме как в любви к собственным детям, что в остальном ее обязанностью было производить потомство, помогать супругу обрести спасение, удовлетворять его сексуальные потребности. К добродетелям, каких ждали от женщины, якобы относились целомудрие, за неимением девственности, постоянные заботы о доме, молчание и верность. Учить читать ее бесполезно: ей будет достаточно шитья и кухни. Эта картина, беспрерывно поновляемая вплоть до наших дней, неверна и даже гротескна. Я уже подчеркивал, что в сексуальных играх партнеры были равны, насилия и обиды – взаимны, что оба родителя воспитывали ребенка в равной мере и что он был обязан проявлять к ним равное уважение. Что же касается роли женщины как «хозяйки», то повторюсь: унизительный и подчиненный характер, какой ей придали, – вымысел XIX века. Добавлю, что почти полное отсутствие женщин в перечнях свидетелей объясняется природой самих текстов, где искать женщин бесполезно, поскольку речь там чаще всего идет о делах, связанных с недвижимостью, в которых они участия не принимали.
