Сознание преследуемой цели и нахождение необходимых средств явились личной заслугой Фридриха Вильгельма или, по крайней мере, были инспирированы ему одним из его советников, графом Вальдеком. Другие единодушно высказывались за соблюдение обязательств, соединивших участь их страны с Польшею. Курфюрст, как кажется, действовал вначале таким образом, чтобы казалось, будто он подчиняется давлению со стороны шведов. Собрав армию в пятнадцать тысяч человек, после кампании, которая, по свидетельству германских историков, являлась лишь «чистой комедией», он добился, хотя и слишком, своей цели.
В январе 1656 года, на своей собственной территории в Кенигсберге, он был вынужден принять договор, освобождавший его действительно от польской зависимости, но отдававший под шведскую, и без всякого вознаграждения. Несколькими месяцами позже, когда Карл Х очутился в затруднительном положении, несмотря на свои победы, у которых оказалась и обратная сторона, его новый вассал поспешил этим воспользоваться. 25 июня 1656 года в Мариенбурге он выговорил себе четыре палатината из владений своих прежних господ. Но он оставался по-прежнему данником, и в этом отношении он скорее потерял при этой перемене.
Разделение Польши, законченное в 1771 году, нашло себе здесь первый и значительный прецедент. Но в то время делившие добычу продавали шкуру неубитого медведя, и Фридрих Вильгельм не дошел еще до конца в своих стараниях.
Соединившись с Карлом Х в одном общем деле, он рисковал сначала вступить в конфликт с Москвою. В мае к нему даже явился князь Мышецкий от имени Алексея, угрожая ему, что армия в 700 000 человек готовится разгромить его территорию, если он не перейдет на сторону царя. Курфюрст, конечно, не верил этой цифре, но, не имея возможности узнать ее точно, он искусно провел Мышецкого, очень плохого дипломата, послав со своей стороны графа Эйленбурга с изъявлениями дружбы и объяснениями по поводу необходимости, вынудившей его подчиниться союзу со Швецией. В то же время в мариенбургском трактате он очень осторожно вставил статью, исключавшую из операций, в которые он мог быть замешан, Литву и восточные провинции, единственные точки его возможного соприкосновения с московским соседом.
Эйленбургу пришлось много поработать. Так как Хмельницкий и Ракочи выполняли заключенный ими договор и казаки соединились с войсками Карла X, то Алексей со своей стороны оказал честь договору, заключенному в Вильне и, послав шведскому королю через стольника Алфимова нечто вроде декларации войны, вступил в Ливонию, занял Динабург и Кокенгаузен и послал к курфюрсту нового посланца, Георгия Богданова с поручением, которое долго сбивало с толку историков так невероятен казался им предмет его.
Дойдя почти до безумной гордости в своей претензии на то, чтобы Фридрих Вильгельм принял его стоя и снял пред ним шляпу, этот необыкновенный посланник, грубо запрашивая его по поводу отказа и сам не снимая шляпы, предложил курфюрсту еще раз переменить государя, сделавшись вассалом царя.
Предполагали, что Богданов преувеличил данные ему инструкции. Но они, помеченные 16 августа 1656 года в лагере при Дубене между Динабургом и Кокенгаузеном, теперь уже принадлежат истории и освобождают посланника от подобного подозрения. Курфюрст вышел из затруднения, сославшись на необходимость апелляции к ландтагу, а следующие затем перемены в ливонской кампании, где царь испытал поражение под Ригою, а также обещание Нидерландов оказать свою помощь Пруссии дали возможность Эйленбургу получить в ноябре 1656 года простой трактат о нейтралитете и дружбе. Алексей все же отказался принять посредничество Фридриха Вильгельма между ним и Швецией. То был первый дипломатический акт, в котором обменялись подписями обе северо-восточные державы.
Осаду Риги пришлось снять, и в 1657 году новая серия неудач убедила Алексея в том, что преемство Яну Казимиру в том виде, в каком оно было ему предложено, не стоило того, что он заплатил за него. А шведы между тем уже пробрались к окрестностям Пскова, разграбив там Печерский монастырь.
В апреле 1658 года Алексей завел переговоры с этими противниками, столь безрассудно ведущими себя, и Нащокин, прикомандированный к князю Прозоровскому, получил от царя тайные инструкции подкупить полномочных министров Карла Х и добиться от них по крайней мере получения хотя бы одного пункта на берегу Балтийского моря, того самого, где Петр Великий должен был построить позже Санкт-Петербург. Несмотря на положенные на них труды, эти переговоры привели в декабре 1658 года лишь к подписанию договора на три года, совсем не оправдавшего желаний царя, но этот договор, уничтожив надежды, осуществление которых было возможно, упрочил за царем все завоевания, сделанные в Ливонии.
Это было одним из последствий событий, продолжавших ослаблять положение шведов в Польше. В декабре 1655 года победоносная защита Ченстоховского монастыря, знаменитого места паломничества, осажденного ими, воодушевила поляков и подала идею среди них сгруппироваться вокруг своего государя для освобождения родной земли. По обычаям страны, в Тишовце, в люблинском палатинате, образовалась «конфедерация», и она вызвала к жизни силы и средства, о которых до тех пор никто не подозревал. В конце 1657 года император Фердинанд решил заключить оборонительный союз, которого давно уже требовала энергичная Мария Гонзаго. Несколько позже его подписал Леопольд, изгнав шведов из Кракова. В то же время, умея быстро изворачиваться, курфюрст Бранденбурга также предложил свои услуги. В ноябре 1656 года, воспользовавшись замешательством Карла X, он освободился из-под его начала, доведя до одной только Вармии ту часть, которую он претендовал получить из польской земли. Потом, благодаря тому, что дела Швеции запутывались все более и более, двумя трактатами, заключенными в сентябре 1657 года в Велау и в следующем ноябре в Бромберге, воспользовавшись, в свою очередь, отказом Польши от своих сюзеренных прав и уступкой нескольких мест – Эльбинга, Лауенбурга и Бутова, – он отказался от союза со Швецией. И в итоге, не считаясь и теперь с моралью, он сыграл неплохую игру.
При всем том Польша должна была радоваться ходу дела. Таким образом получив облегчение с одной стороны и помощь с другой, она сейчас же освободилась от Ракочи, которому казаки испортили всю кампанию вызванными в Украйне беспорядками, создавшимися на почве все более неустойчивой политики Хмельницкого. Немного спустя массовое восстание шляхты и местами самих крестьян начало утомлять войска Карла X. Как они ни были стойки, но и они не были в состоянии бесконечно выдерживать наступления всего вооружившегося народа. И удары, заставлявшие их поддаваться и уходить, являлись похоронным звоном для их украинского союзника. Оставшись без определенной идеи и без всяких ресурсов, среди различных веяний, оспаривавших его умирающую волю и в которых по самому ходу дела взяло перевес течение, враждебное Москве, т. е. той единственной державы, на которую он мог еще надеяться, Хмельницкий представлял уж собой всего лишь развалину; 27 июля 1656 года (по старому стилю) он испустил дух.
По легенде, он был отравлен одним польским дворянином, прибывшим в Чигирин под предлогом получить руку одной из его дочерей. Обе его дочери были замужем. Если какой-либо яд и прекратил действительно его дни, то он был ему дан жестокою действительностью, заменившею для него его честолюбивые мечты. Москва, желая сделать себе послушным инструмент, сломавшийся в ее руках, также лелеяла до известной степени мечты и опередила естественный ход вещей. Пробуждение должно было наступить сразу для всех, принимавших участие в этой исторической драме, и в Украйне особенно оно привело к жестоким разочарованиям.
