Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
Но что было делать? Это уж спустя какие-то годы я осмелела настолько, что научилась сама делать выбор меж мужчинами и первая открывала им свои чувства и желания. А в те дни была еще робка. Неопытна… Наконец я уснула, успокоенная словами Ариши и уповая на то, что утро, как всегда, вечера мудренее. Как выйдет, так и выйдет!
Странно мне теперь, вспоминая те события, одно: собственная готовность совершить адюльтер меня ничуть не смущала, хотя вроде бы и помыслить о таком приличной женщине нельзя. Хотя что тут странного? Увы, жизнь при дворе пронизана тончайшим ароматом распутства, и на самом деле женщину готовят к возможности измены не столько пылкие ухаживания мужчин, сколько самые разговоры о том, что многие изменяют. Начинаешь думать: «Дозволено другим, значит, дозволено и мне!» Это снимает нравственные засовы, отмыкает замки верности, и мы охотно сбрасываем ее цепи, особенно если брак не скреплен взаимной любовью мужа и жены. Исподволь ты не только готова согрешить, но даже мечтаешь об этом. Что и говорить, порок имеет свою привлекательность!
Но если я даже и желала увидеть графа – и не только увидеть! – то возможности такой у меня не было. Борис Николаевич, который узнал точную дату нашего представления ко двору и который был весьма щепетилен насчет внешнего вида, уже приметил, что наши туалеты и прически несколько отстают от современной моды (пожалуй, и встреча с графом, который до кончиков ногтей был изыскан, щеголеват, моден, неподражаем, оказала свое влияние), да и особые одежды для морских купаний следовало изготовить, поэтому теперь мы не только никуда не езживали, но и вовсе света белого не видели, проводя все свое время в деспотическом обществе торговцев тканями, украшениями, обувщиков, портных, белошвеек, куаферов и учителя придворных манер…
Правда, в последний день выяснилось, что придворные чины иностранных государей должны были явиться в своих мундирах, так что c шитьем новых фраков и множества жилетов для моего супруга спешку устроили напрасно. Зато Борис Николаевич много хвалил себя за то, что свой придворный мундир взял с собою.
Мне приходилось много слышать, особенно от иностранцев: мол, русский двор слишком строг и официален, церемониал здесь жесток и непреклонен, этикет чрезмерно суров. Не стану спорить, скажу лишь, что церемониал и этикет на то и существуют, чтобы чрезмерную свободу ограничить. На что будет похоже, если в присутствии высоких особ всяк станет вести себя как ему Бог на душу положит?! Во всем порядок нужен, только порядок сей не должен быть нелеп, а вот то, с чем столкнулась я при представлении французскому государю, было как раз не порядком, а сущей пыткой.
Например, надобно было (да не только мне, а всем дамам, коим следовало представляться!) взять особенные уроки у придворного учителя танцев мсье Абраама. Ему было восемьдесят лет и он напоминал мне кузнечика, который слез с булавки в коллекции какого-нибудь неистового энтомолога, дрыгает ножонками и в любую минуту готов снова быть булавкой проколотым. Думаю, кабы привелось мне увидеть Серджио Тремонти восьмидесятилетним, я б нашла его таким же: на кривеньких ножках, с подагрическими ручонками, с морщинистым, что печеное яблочко, но при том набеленным и нарумяненным личиком. Мсье Абраам учивал манерам еще саму Марию-Антуанетту, считал то время наилучшим в своей жизни, а потому сохранил пристрастие к выцветшим кружевным воротникам и пудреным парикам. Диво, как его голова не слетела в корзину гильотины – кажется, мсье Абраам успел эмигрировать в Кобленц, а может, и в Лондон: он мне говорил, да я уже запамятовала. Его вновь призвали ко двору при Реставрации, когда начали возрождать старинный этикет.
За три урока он обучил меня управляться с пышным придворным платьем, из чего самым трудным было научиться отбрасывать каблуком длинный шлейф, чтобы он, как ему положено, волочился по полу, а не путался в ногах. Также научили меня трем видам реверансов разной глубины и продолжительности. Урок начинался с того, что мсье Абраам провозглашал пискляво: «Мадам, представьте, что я – его величество король!» – и проходило некоторое время, пока меня переставал душить смех.
Приезжал мсье Абраам всегда с опозданием, уезжал суматошно – бедный кузнечик был в Париже нарасхват!
К ночи я падала в постель, изнемогая не от желания, а от усталости, даже снов грешных не видала, и ко дню, назначенному нам быть во дворце Тюильри[26], на приеме у его величества, пришла к убеждению, что графа мне увидеть не судьба.
Нам не повезло – было холодно и шел дождь, а являться в Тюильри в мантильях или даже в шалях запрещалось этикетом, и жалко было наблюдать вереницу разодетых в пух дам – все как одна с голыми плечами, в белых платьях с тренами, в жестких высоких прическах, – которые шествовали от павильона к павильону. Если в Тронном зале наши туалеты были еще безукоризненны и мы с легкостью проделывали три необходимых реверанса (первый следовало сделать при входе в галерею, где стоял король, окруженный своей свитой, второй – когда расстояние между ним и приближающейся к нему дамой сократится на треть, и третий, самый глубокий, почтительный, продолжительный, – еще через десять шагов, а затем король приближался, взглядывал на даму и небрежно-ласковым мановением руки отсылал ее прочь, не говоря ни слова), то постепенно наряды и прически теряли свой блеск под дождем, пока мы брели к другим флигелям, чтобы засвидетельствовать свое почтение членам королевской семьи.
Королева непременно удостаивала дам какой-нибудь реплики, однако реплики эти были нелицеприятны. Одной девушке она бросила: «Вы слишком бледны», второй: «Вы слишком быстро ходите», а я удостоилась брезгливого: «Вы слишком красивы!»
Дрожа от холода, в туфельках, которые – о знаменитые изделия французских башмачников, наши-то петербургские сапожники куда прочнее шьют! – мигом раскисли на моих ногах и превратились в какую-то кулагу[27], которая держалась лишь благодаря ленточкам, я с тоской вспоминала русский двор с его «суровым этикетом» и мечтала только об одном – скорей, желательно прямо сейчас, воротиться домой, в Россию.
Наконец мы встретились с Борисом Николаевичем – представление мужчин происходило отдельно, – мундир которого изрядно вымок, однако он был предоволен почтением, которое оказывали ему сопровождавший его наш посол Поццо ди Борго и французы.
– Скоро ли мы вернемся? – с грустью спросила я.
– Да сейчас же и домой, князь, конечно, заждался, – ответил Борис Николаевич.
– Да нет, в Россию когда воротимся? – стуча зубами и не в силах согреться под всеми шалями, которыми окутала меня Ариша, простонала я.
– И-и, матушка! – воскликнул мой муж, который частенько говаривал вот так по-московски, по-старинному. – Нам еще на воды ехать, натуру вашу врачевать. Домой она собралась! Эва! Вот завтра и послезавтра мне у Карла Осиповича (так все русские называли Шарля-Андре Поццо ди Борго) по нашим делам касательно молодого Якова Толстого надобно быть, затем бал у барона Ротшильда, а после него и отправимся с вами в Дьепп. Не знаю, как вы, а я по горло сыт Парижем и его суетой.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
