Отсюда римляне через несколько дней вернулись в Лилибей, и пленные, которых взял претор, равно как и те, которые сдались консулу, были проданы с торгов. (3) Рассудив, что с этой стороны никакая опасность Сицилии более не угрожает, консул отправился к островам Вулкана[127], где, по слухам, стоял пунический флот.
Но вблизи этих островов не нашли уже ни одного неприятельского воина; (4) враг отправился опустошать италийское побережье, совершил набег на окружавшие Вибон[128] поля и стал угрожать самому городу. (5) Возвращаясь в Сицилию, консул получил известие о высадке врагов в окрестностях Вибона, а также и письмо сената, гласившее, что Ганнибал перешел в Италию и что ему следует без всякого промедления спешить на помощь товарищу.
(6) Под гнетом стольких одновременных забот он тотчас же посадил войско на суда и послал его по Адриатическому морю в Аримин[129], (7) поручил своему легату Сексту Помпонию охранять с двадцатью пятью военными кораблями окрестности Вибона и вообще италийское побережье, пополнил флот претора Марка Эмилия, доведя его численность до пятидесяти кораблей, а сам, упорядочив сицилийские дела, на десяти кораблях поплыл вдоль берега Италии и достиг Аримина.
Застав здесь свое войско, он отправился вместе с ним к Требии, где и соединился со своим товарищем.
52. (1) И вот уже оба консула и все римские силы были выставлены против Ганнибала; этим ясно было высказано, что если не удастся защитить римское государство этими войсками, то другой надежды уже нет. (2) Все же один консул[130], проученный несчастным исходом последнего конного сражения и полученной раной, советовал ждать; напротив, другой[131], будучи свеж духом, сгорал нетерпением и не хотел даже слышать об отсрочке.
(3) Галлы, населявшие в те времена всю местность между Требией и Падом, в этом споре двух могущественных народов заискивали у обеих сторон, и было ясно, что они стараются обеспечить себе милость того, кто выйдет победителем. (4) Римляне относились к этому достаточно благосклонно, довольные и тем, что они не бунтуют; Пуниец, напротив, был возмущен: сами же они, твердил он, призвали его для возвращения им свободы!
(5) Чтобы излить на них свой гнев и вместе с тем доставить воинам добычу, он велел отряду из двух тысяч пехотинцев и тысячи всадников – последние были большею частью нумидийцы, но были между ними и галлы – опустошать весь край сплошь до берегов Пада.
(6) Тогда беспомощные галлы, до тех пор колебавшиеся, поневоле отшатнулись от обидчиков и пристали к тем, в которых они видели мстителей за причиненную им обиду; отправив послов к консулам, они просили их прийти на помощь стране, бедствующей будто бы вследствие чрезмерной преданности ее жителей римлянам.
(7) Корнелий не считал время благоприятным для вооруженного вмешательства, да и повод ему не нравился: он не питал никакого доверия ко всему галльскому племени после недавней измены бойев, не говоря уже о многих других его коварных поступках, которые могли быть забыты вследствие их давности.
(8) Семпроний, напротив, утверждал, что лучшим средством к удержанию союзников в верности будет защита тех из них, которые первые попросили о помощи. (9) А так как его товарищ продолжал колебаться, то он послал свою конницу, прибавив к ней тысячу пехотинцев, большею частью из метателей, за Требию защищать землю галлов.
(10) Напав неожиданно на рассыпавшихся без всякого порядка неприятелей, большинство из которых к тому же было обременено добычей, они произвели между ними страшное смятение: многих они убили, а остальных преследовали до самого лагеря и сторожевых постов врага.
Здесь они принуждены были отступить перед высыпавшей из лагеря толпой вооруженных, но, получив подкрепление, возобновили бой. (11) С этого времени ход битвы был разнообразен: римляне то напирали, то отступали, в конце концов успех был одинаков с обеих сторон. Все же потери, понесенные карфагенянами, были крупнее, а потому слава победы осталась за римлянами.
53. (1) Никому эта слава не казалась такой великой и такой несомненной, как самому консулу. Он был вне себя от радости, что победил именно той частью войска[132], которая под начальством другого консула была разбита. (2) «Воины, – говорил он, – вновь ободрились и воспрянули духом, и никто, кроме товарища по должности, не желает отсрочки сражений. Он один, больной душой еще более, чем телом, помня о своей ране, боится строя и оружия.
Но нельзя же всем предаваться малодушию по милости одного больного человека. (3) К чему отлагать битву и напрасно терять время? Какого еще третьего консула и войска[133] дожидаемся мы? (4) А лагерь карфагенян находится в Италии, почти в виду Рима! Они нападают уже не на Сицилию и Сардинию, которую мы отняли у побежденных, не на Испанию по эту сторону Ибера – они изгоняют нас, римлян, из нашего же отечества, из земли, в которой мы родились!
(5) Как застонали бы наши отцы, не раз рубившиеся под стенами Карфагена[134], если бы они могли видеть, как мы, их дети, два консула с двумя консульскими войсками, находясь в середине Италии, в ужасе прячемся в своем лагере, между тем как Пуниец поработил всю землю между Альпами и Апеннинами!»
(6) Это твердил он и своему больному товарищу, сидя у его постели, и перед своей палаткой, нисколько не стесняясь присутствием воинов. Его подзадоривали и приближающиеся выборы, после которых дальнейшее ведение войны могло быть поручено новым консулам, и возможность, пользуясь болезнью товарища, присвоить всю славу себе одному. (7) При таких обстоятельствах возражения Корнелия ни к чему не вели: Семпроний велел воинам готовиться к скорой битве.
Ганнибал, понимавший, какой образ действия всего целесообразнее для врагов, собственно, не мог рассчитывать, что консулы станут действовать неосторожно и наобум; (8) все же он знал, как опрометчив и самонадеян один из них, ознакомившись с его характером заранее, по слухам, а затем и на опыте, и полагал, что удачный исход его стычки с грабителями сделал его еще самонадеяннее; ввиду этого он не терял надежды, что ему представится удобный случай дать сражение.
