Мускульный желудок является самым удивительным органом совы. Он носит название второго, или мышечного, желудка, поскольку в нем происходит накапливание неперевариваемых остатков пищи, таких как кости, шерсть, мех, перья и зубы.
Мускульный желудок совы прессует эти части пищи в плотные комки-погадки. Далее погадки отрыгиваются через клюв (смотри примечание о способах определения породы сов по анализу их погадок).
— Думаю, сноски и примечания можно пропустить, — прошептал Сорен, чтобы Эзилриб не слышал. — Эта такая скукотища!
— Я всегда пропускаю примечания, — заметила Гильфи.
— И сколько книг с примечаниями ты прочла? — вытаращил глаза Сорен.
— Одну. Про процесс оперения. Ой, смотри-ка, — пискнула Гильфи, тыча когтем в следующий абзац.
Существует множество книг, посвященных физиологии мускульного желудка сов. Однако гораздо труднее найти литературу, посвященную характеру и психологии этого органа. Это представляется нам огромным упущением.
Разве не мускульному желудку мы обязаны своими самыми сильными и проникновенными чувствами? Сколько раз на дню мы говорим себе: «Да, я чувствую это желудком!» Именно так мы поступаем, испытывая сильную страсть или ощущая инстинктивное доверие и недоверие.
— Чистая правда, — подтвердил Сорен. — Но это и так всем известно. Ничего оригинального!
— Постой, не спеши. Смотри, что сказано дальше.
Желудок служит нам надежным проводником. Он, и только он, указывает нам путь на обманчивой территории чувств. И тем не менее молодые совы зачастую не умеют правильно распознать сигналы своих мускульных желудков. Иначе почему так много птенцов нарушают строжайший запрет родителей и пытаются раньше времени покинуть гнездо? В чем причина таких поступков? В обычном упрямстве. Молодые совы, сами того не сознавая, заглушают настойчивые, но слабые сигналы, которые подает им мускульный желудок…
Сорен поднял глаза и поймал на себе пристальный взгляд Эзилриба.
— Как ты думаешь, зачем он заставил нас читать эту книгу? — шепотом спросил он.
— Мне кажется, он хочет нам что-то объяснить, — отозвалась подруга.
— Но что? Не быть упрямыми? Слушать свои желудки?
— Этого я не знаю, зато знаю, что нам пора на ночные уроки. Они захлопнули книгу и вышли из библиотеки, коротко кивнув Эзилрибу на прощание.
— Очень интересная книга, — вежливо заметила Гильфи. — Спасибо вам за совет.
— Большое спасибо, — подхватил Сорен.
Эзилриб и бровью не повел. Только сипло кашлянул, вытаскивая из кучи очередную гусеницу.
— Великий Глаукс, да я просто сдохну, если меня назначат в клюв всепогодников! Ты представляешь, каково иметь в наставниках Эзилриба? Да мне даже подумать об этом страшно! — пробормотал Сорен.
— Но если тебя изберут в угленосы, это автоматически означает зачисление в клюв всепогодников. Это же сдвоенный клюв, они всегда вместе летают, — рассудительно заметила Гильфи.
— Тоже мне радость — болтаться в клюве угленосов! Кому охота вечно ходить с обожженным клювом? — фыркнул Сорен.
— Ну, ты-то ни капельки не обжегся, когда поднял уголь и бросил его на рысь!
— Как будто я один таскал угли! Мы все это делали.
— Да, но ты-то с ним взлетел!
— Это случайно получилось. Я и сам не заметил.
— Возможно, но если правильно обращаться с углями, то никогда не обожжешься. Именно этому учит Бубо. Знаешь, я бы с радостью занималась под его руководством.
— Так-то оно так, но это означает получить в придачу Эзилриба. Нет уж, ни за что! Мне кажется, что Бубо там редко появляется. Угленосов возглавляет другой старик, его зовут Элван. Честно говоря, я вообще не понимаю, почему всепогодников объединили с угленосами!
— Да потому что угленосы летают на лесные пожары и собирают горящие угли. А лесные пожары сами по себе как особые погодные условия. Чтобы уцелеть, нужно хорошо разбираться в воздушных потоках и ветрах, которые возникают от жара. Я сама слышала, как Бубо говорил об этом.
Сорен ничего не ответил, но про себя решил, что ему наплевать на всю эту премудрость.
Из задумчивости его вывело появление Копуши.
— Готов к ночному полету, Копуша? — спросил Сорен.
— Да! Я теперь летаю гораздо лучше. Сам Борон сказал, что я стал намного сильнее. Погодите, сами увидите!
ГЛАВА XIV
Ночной полетНочной полет был для совят праздником. Он не преследовал никакой цели. Это был скорее отдых, чем урок. Борон любил собирать новоприбывших вместе с более зрелыми совятами и поднимал их всех в ночное небо, чтобы молодежь, по его выражению могла «сдружиться, потравить анекдоты, отрыгнуть погадки и поухать на луну».
— Так вот, Сумрак, — начал Борон. — Кажется, сегодня мне есть, чем тебя порадовать. Ты слышал историю о мокрогузке, которая летела над Хуулмере и врезалась в рыбу?
Отулисса немедленно отлетела в конец стаи, поравнялась с Сореном и прошипела:
— Он перегибает ветку.
— Кто? — не понял Сорен.
— Наш король, Борон! Он рассказывает анекдот про мокрогузок, ты представляешь? Мне кажется, он роняет свое достоинство. Такое поведение недопустимо для птицы столь высокого полета!
— Выпусти воздух, Отулисса, — вздохнул Сорен. В переводе на приличный язык это означало: «Не будь такой серьезной».
— И все-таки мне бы очень не хотелось попасть к нему в клюв. Понимаешь, для меня это было бы просто оскорбительно. Кстати, ты слышал, что распределение уже началось?
— Правда?
— Да, и желудок подсказывает мне, что сегодня я найду на своей подстилке десять орешков.
Здесь нужно пояснить, что у каждого клюва был свой собственный символ, который его предводитель в ночь распределения оставлял в постели избранного совенка.
Найти перед сном десять орешков, выложенных в виде созвездия Великого Глаукса, означало избрание в клюв навигаторов Стрикс Струмы. Обычная погадка служила символом следопытов, а ягодка молочника — клюва гахуулогии. Сброшенное в период линьки перышко было древним символом искателей-спасателей. Знаком клюва всепогодников служила сушеная гусеница, столь любимая старым Эзилрибом. Если совенок находил в своей постели кусок угля и гусеницу, это означало, что он избран в угленосы, а следовательно, будет числиться в двух клювах одновременно, летая вместе с всепогодниками.
— У тебя есть какие-нибудь предчувствия, Сорен? — поинтересовалась Отулисса.
— Я бы не хотел обсуждать сигналы своего желудка, — почти искренне ответил тот.
— Почему?
— Сам не знаю. Просто мне это неприятно. Знаешь, Отулисса, я не хочу тебя обидеть, но для столь высокородной птицы ты порой ведешь себя чересчур напористо.
